понял, что сбежать из Кольдица не удастся. Хотя он не стал лучше относиться к немцам, по крайней мере, он перестал думать об авиакрыле Тангмера и боях. Теперь он принадлежал иному миру.
После того как он смирился, следовало найти какую-то компенсацию. Одним из вариантов стал Суинберн. Достаточно странный способ эскапизма для столь деятельного человека, который был явным экстравертом, но так оно и было. Тельма, зная его, прислала несколько книг стихов, и он перечитывал их почти каждый день, не уставая восхищаться сардоническими насмешками Суинберна над судьбой.
Помогало и другое. Заключенные раздобыли радиоприемник и тайно слушали его. Они знали о Сталинграде и Аламейне, и с каждым днем становилось все более ясно, что конец войны приближается.
Один армейский офицер написал домой; «Сегодня пил чай с Дугласом Бадером и ушел от него в таком состоянии, словно хлопнул несколько коктейлей».
Немного угнетали мысли о возможном военном трибунале в Берлине, но с этим нечего нельзя было поделать. Впрочем, изредка он позволял себе, сделав каменное лицо, спросить у Эггеса: «Ну, как там движется заседание трибунала?» Капитан немедленно заверял его, что сразу сообщит, как только узнает что-нибудь сам. И вот тогда подполковник уже не будет выглядеть таким довольным. Бадер с этим охотно соглашался.
Но пришел день, когда Эггерс сам затронул эту не слишком приятную тему. Он сообщил, что вопрос о трибунале закрыт. Бадер постарался подавить вздох облегчения, заявив ехидно:
«Повезло так повезло».
Другим развлечением стала игра в стулбол — развлечение, придуманное в Кольдице, чтобы как-то сбросить напряжение. В булыжном дворике замка две команды играли в футбол без правил. Запрещалось только убивать своего противника, но временно придушить — пожалуйста. В такой игре рефери считался ненужной роскошью. Никакой разметки поля не существовало — как ее нанести на булыжники? Гол засчитывался, когда мяч попадал в стул, на котором сидел вратарь, отчаянно размахивавший руками и ногами. Впрочем, это плохо помогало. Вопящий клубок тел обычно довольно быстро сбрасывал его на булыжники. Бадер не мог играть в поле, однако был азартный вратарем. Полевые игроки начинали злобно шипеть, когда им доставалось металлическими протезами. Наконец умная, но слишком прочная голова Дика Хоу врезалась в правое колено, смяв шарнир. Бадер сумел кое-как его выправить, но искусственное колено начало подозрительно похрустывать. Бадеру пришлось прекратить играть, чтобы не остаться вообще без протезов.
Он и так уже испытывал проблемы со своими протезами, и немцы водили его в деревенскую мастерскую, чтобы отремонтировать их. Позднее Бадер писал Тельме: «Кризис с протезами миновал. Маленький человечек приклепал заплатку на трещину на колене. Можешь передать парням, которые делали протез, что я совершенно разбил колено. Обойму и шарнир пришлось капитально перебирать и смазывать. Работа сделана прекрасно, шарнир снова действует, однако я хотел бы получить новый правый протез, милая».
Но в Лондоне слепок его правой культи погиб во время бомбежки. Фирма «Дж.Э. Хангер и К», которая сейчас делала его протезы, неутомимо пыталась найти выход, включая отправку по телеграфу через Красный Крест замеров. Однако они сумели изготовить запасной левый протез и отправить ему через Красный Крест.
Бадер начал страдать от нехватки физических упражнений. Отчасти эти страдания все-таки были нравственными. Даже другие считали, что достаточно маршировать кругами по неровным булыжникам внутреннего дворика, но для него такие прогулки превращались в настоящую пытку и очень плохо сказывались на протезах. С помощью старшего из офицеров он обратился к немцам с просьбой выпускать его на прогулку из крепости под честное слово. После некоторого колебания немцы, к их чести, согласились, видя его жалкое состояние. Более того, они разрешили еще одному британскому офицеру сопровождать Бадера. Это было сделано частично из доброты, частично из уважения, а может быть, и потому, что такие прогулки могли сделать Бадера менее скандальным.
В качестве попутчика он выбрал Питера Доллара, румяного пехотинца-подполковника, с которым он подружился. Они подписали клятвенные обязательства, после чего их привели к воротам замка, где они увидели немецкий конвой: двое солдат с винтовками и фельдфебель с автоматом.
Бадер немедленно возмутился.
«Я ведь дал клятву. Это просто оскорбительно, приставлять ко мне стражу».
Немцы ответили, что приказ есть приказ. Тогда Бадер проворчал:
«Хорошо, отказываюсь от прогулки. Пошли назад, Питер».
Последовала немая сцена. Обычно немцам стоило огромных трудов засадить кого-нибудь в Кольдиц, но теперь они проявили странное упрямство. Они заявили, что раз герру подполковнику разрешены прогулки, герр подполковник должен отправиться на прогулку. Герр подполковник заявил, что он категорически отказывается. Началась обычная перепалка, пока не прибыл терпеливый Пюпке. Он принял соломоново решение, приказав конвою оставить автомат и винтовки. У караульных на поясах висели пистолеты, однако Пюпке объяснил, что это не оружие, а часть повседневной формы. Герр подполковник имеет возражения? Нет, герр подполковник возражений не имеет. Теперь удовлетворены и его честь, и приказ начальства, поэтому он отправляется на прогулку. Они спустились с холма в деревню и провели пару часов, гуляя по полям. Конвой уныло тащился где-то сзади.
Теперь Бадер выходил на прогулку два раза в неделю, обычно в сопровождении Доллара. Он стал относиться к немцам немного мягче, хотя не мог отказать себе в удовольствии пробормотать
Высадка союзников на континенте была встречена с ликованием. Когда они прорвали оборону немцев в Нормандии, даже подготовка побегов в Кольвице немного затормозилась, хотя не прекратилась совершенно. Конец близился, и пленники начали более стоически относиться к лишениям. Они уже мечтали о возвращении к нормальной жизни, символом которой служила треснутая пластинка с фугой Баха. Пленные часто крутили ее. При этом игла перескакивала с бороздки на бороздку, что давало неповторимые вариации главной темы.
Однако психологическое напряжение нарастало, и не все его выдерживали. В Кольдице один из молодых летчиков вдруг принялся играть на гитаре в умывальной, нацепив на голову футляр от гитары. Однажды он постучался в дверь к Бадеру и вошел, держа в руке ведро воды. Вытянувшись по стойке смирно, он сказал оторопевшему Бадеру:
«Извините меня, сэр, но мне не нравится то, что вы можете рассказать позднее королю обо мне».
Затем он выплеснул воду в лицо Бадеру, отдал честь и вышел. Его немедленно репатриировали вместе с другими пленными, которые страдали от различных болезней.
Так как ноги Бадера опять разболелись, старший из пленных офицеров предложил его репатриировать. От этого предложения Дуглас твердо отказался, заявив, что потерял ноги не в бою, поэтому с ним следует обходиться точно так же, как с остальными пленными. Однако старший внес его фамилию в список, когда прибыла комиссия по репатриации. Немцы вызвали пленных на поверку, чтобы продемонстрировать комиссии. В списке остались всего 3 фамилии: Бадер и еще двое сильно болевших офицеров. Однако для заключенных Кольдица был характерен дух товарищества. Даже больные и калеки, вроде лорда Арунделя, который уже не имел шансов выздороветь, отказывались встречаться с комиссией, пока в списке не будут восстановлены все вычеркнутые оттуда.
Эггерс вызвал часовых, которые попытались силой вытащить их наружу. Однако больные начали сопротивляться, началась позорная свалка, и наконец немцы отступились. Вопрос был принципиальным. Сам Бадер совсем не собирался репатриироваться, но двум другим это требовалось. Когда его вызвали на медицинскую комиссию, на вопрос, как он себя чувствует, Бадер ответил:
«Совершенно нормально, благодарю вас».
Председатель нерешительно заметил:
«Но ведь ваши раны вас беспокоят?»
«Ничуть. Они полностью зажили».
«Вы уверены, что все в порядке?»
Врачи были озадачены. Они видели множество пленных, которые преувеличивали свои страдания, но ни одного, кто говорил бы противоположное. Один из них даже предположил, что Бадера следует
