самим продолжать двигаться на соединение с главными силами. А у нас против этой стальной лавины оставалось только три броневика моей части да один танк из части майора Черапкина. Наши машины развернулись, чтобы встретить врага, но снарядов у нас было в обрез. Бойцы выкатили пулеметы, чтобы бронебойными пулями ударить по танкам, приготовили гранаты, но всего этого было мало — слишком мало! — а грохот и рев танков неумолимо надвигался…
Рядом черными столбами торчала среди кустов стволы зениток. Я бросился туда.
— Товарищ капитан!
Красивый брюнет повернулся ко мне и козырнул, сверкнув золотыми нашивками на рукаве:
— Командир зенитного дивизиона Царев.
Его безукоризненная выправка, щеголеватый вид и спокойствие, показавшиеся мне неуместными, удивили меня.
— Что же вы не разворачиваете орудия? Слышите — танки?!
Царев в свою очередь удивился.
— Да ведь у меня зенитки, — сказал он.
— Вижу. А разве зенитки не могут стрелять? Разве их нельзя поставить горизонтально? Не будете же вы отдавать их без выстрела. Бейте прямой наводкой! Сами знаете, какое положение.
— Сам знаю. — Он помедлил секунду, собираясь, очевидно, возражать, но вдруг передумал. — А ведь это — интересно! Давайте попробуем… Товарищ лейтенант!
Подбежал совсем еще молоденький офицер — такой же аккуратный, как и командир дивизиона. И через минуту зенитчики забегали вокруг орудий. Странно было видеть, как стволы опускаются, словно вытягиваются параллельно земле, поворачиваясь навстречу врагу. Зенитки превращались в противотанковые пушки. Только бы станки выдержали горизонтальную отдачу!
— Открывайте огонь, когда они подойдут на выстрел! — уходя, крикнул я Цареву.
На опушке, где залегли наши пулеметчики, меня остановил старший политрук Чернышев.
— Товарищ батальонный комиссар, что делать?
— Как что? Ложитесь — и будете стрелять. Отобьем и пойдем в контратаку.
— С пистолетом?
— Сейчас будет автомат… Соловьев, у вас там есть оружие? Выдайте старшему политруку.
Чернышев был не нашей части, но у нас оставались автоматы после погибших товарищей — и он получил один из них. Казалось, вместе с оружием вернулось к нему и спокойствие, минутная растерянность прошла.
В зелени далеких перелесков показались танки. Их было много. Черные, неуклюжие, тяжело переваливаясь на рытвинах, они утюжили, уминали тонкий березняк. А за ними и между ними мелькали, то исчезая из виду, то появляясь, юркие фигурки мотоциклистов. Седыми дымками выстрелов вспыхивали стволы орудий. В ответ загрохотали зенитки, полетели над нашими головами снаряды. Черные чудовища ближе… ближе… И вдруг одно из них вздрогнуло от прямого попадания и остановилось. Другое — с перебитой гусеницей — полезло куда-то в сторону. Третье, нелепо накренившись, уткнулось орудием в кювет… Остальные все ползли и ползли. Мы уже различали белые кресты на броне… Еще несколько черных машин, выведенных из строя, застыло среди кустов. Остальные продолжали ползти… Короткими очередями застрочили по мотоциклистам наши пулеметы… А черные чудовища все приближались! Казалось, что не минуты, а часы — бесконечно долгие часы — тянется это наступление. Может быть, самое тяжелое испытание нервов — танковая атака…
Каких-нибудь двести метров осталось… Но зенитчики усилили огонь, расходуя последние снаряды, и фашисты не выдержали. Один за другим танки начали поворачивать обратно. Обгоняя их, понеслись и мотоциклисты.
— Ура-а! — крикнул кто-то, и мы дружно подхватили это «ура», поднимаясь в контратаку.
Вечерело. В синеватой дымке сумерек вражеские танки сливались с темнеющими кустами. Уползая куда-то на юго-восток, они очищали нам дорогу. А впереди горели деревенские хаты, зажженные снарядами.
Деревня была пуста. Не останавливаясь, мы миновали ее и, свернув на северо-восток, за ночь ушли километров за пятнадцать от места боя.
Под Дятловом мы получили приказ от генерал-майора Рубцова силами своей части и ряда других тоже сильно поредевших частей прикрывать отход кавалерийского корпуса. Целые сутки вели ожесточенный бой на этом рубеже, а потом самолет сбросил нам вымпел с приказанием двигаться к старой границе (Негорелое — Койданово). Отбиваясь от противника, мы продолжали отходить на восток, переправились через Неман. Здесь уже побывали фашистские танки, и около дороги оказалось целое кладбище их. Более 200 исковерканных и сожженных машин бесформенными грудами и черными скелетами торчали на поле — результаты героических боев одной из наших стрелковых дивизий.
Достигнув старой границы, расположились в лесу, в бывшем укрепрайоне, где генерал-лейтенант Болдин, в подчинение которого мы теперь перешли, группировал отходившие советские части.
В этот же день он собрал совещание командиров и комиссаров частей своей группы. Полковник из штаба округа сделал обстоятельный доклад о той обстановке, в которой мы оказались, и о наших задачах. В условиях окружения мы должны не только пробиваться на восток, обороняясь от наседающего со всех сторон противника, но и задерживать его наступление, а также — докладчик особенно упирал на это — переходить к партизанским методам борьбы, организовать всенародное сопротивление фашистам. Таков призыв партии. Нападая на штабы, склады и коммуникации захватчиков, мы должны создать для них невыносимые условия на захваченной ими земле.
Внимательно слушая доклад, я думал, что слова о партизанской борьбе относятся главным образом к партийным и советским работникам оккупированных районов, мы же, бойцы регулярной армии, оказывая им посильную помощь, должны ставить перед собой основной задачей выход из окружения и соединение с главными силами.
Мы остаемся в фашистском тылу
Вспоминается, как во время отступления при виде фашистских зверств, при виде тех разрушений и бедствий, которые принесли нам захватчики, росла наша ненависть к врагу, росла жажда борьбы и мести. У многих в этих областях был родной дом и близкие люди. Где-то здесь, в эшелоне, идущем к востоку, была и моя семья. Майору Черапкину, которого я встретил недалеко от Белостока, кто-то сказал, что этот эшелон разбит и расстрелян немецкими десантниками у станции Зельва. Среди убитых, как сказали ему, была и его жена. А от моей семьи осталась только меньшая дочь Тамара. Надо ли говорить, что я пережил, услышав это?..
Через некоторое время, дойдя до Зельвы, мы действительно нашли разбитый немцами эшелон. Я — солдат и не боюсь крови, но то, что увидели мы здесь, поразило меня и никогда не забудется. Ни в чем не повинные мирные жители были расстреляны, замучены… Молодая женщина лежала около одного из вагонов рядом с мальчиком, которого она, должно быть, вела за руку. Их настигли немецкие пули. А другой ее сын, грудной ребенок, громко плакал и тянулся к материнской груди…
Старшина Азиев поднял малыша с земли и неумело пытался утешить, смешно подмигивая и приговаривая что-то по-осетински.
— Товарищ комиссар, понесем с собой? — обратился он ко мне.
— Понесем, — ответил я, — донесем до первой деревни.
Но нести не пришлось. Вместе с нами к разбитым вагонам подошло несколько местных жителей, прятавшихся от налетов вражеской авиации в соседней роще. Они помогали нам перевязывать раненых, уводили их к себе в деревню. Одна из женщин, увидев грудного ребенка на руках у Азиева, сказала:
— Сиротка!.. Давай его мне. Вырастет вместе с моими.
— Отдать, товарищ комиссар?
— Отдай.
