Да, радиограмму я читал. Дела в отряде Насекина действительно идут неважно: он распустил бойцов, обострил отношения с населением, ослабил активность. Все было ясно, и когда Батя в заключение спросил:
— Ну, так где же ваше место?
Я ответил:
— Конечно, на Украине.
— Согласны?
— Да. Не только согласен, но даже считаю, что опоздал. Там уж давно было мое место… Прикажете завтра отправляться?
…Ночь… А мне не спится. У меня всегда так: если уж решил, не терпится поскорее взяться за дело, и мысли об этом деле не дают покоя. Справлюсь ли я? На новом месте придется не только заново налаживать работу, но подготовить создание такого же партизанского центра, какой организовали мы здесь на Червоном озере. До сих пор я во многом надеялся на Батю, постоянно чувствовал его руководство, а теперь придется самому и руководить всем, и отвечать за все. Трудная задача. Сумею ли?.. И невольно вспоминается давнишнее — 1926 год, когда мне тоже поручили большое ответственное и самостоятельное дело. Другие условия, другая работа, и сам я тогда был еще совсем молодым (19 лет), но положение сложилось тогда похожее на теперешнее. В окружкоме комсомола сказали, что будут рекомендовать меня секретарем Старо-Ушицкого райкома комсомола. Я отказался: не справлюсь. Тогда меня вызвал секретарь окружкома партии Коваль. Я и ему говорю, что не справлюсь. А до этого времени я работал по политпросвету и совпартшколу окончил. Коваль удивляется: «Почему не справишься? Ведь комсомольскую-то работу знаешь». — «Комсомольскую работу знаю. Но какой же из меня руководитель, если я директив писать не умею?». А это и в самом деле больше всего меня смущало. Он смеется: «Только-то?.. Вот и хорошо, что не умеешь. Не пиши директив. Нужно живое руководство». И стал я секретарем райкома комсомола — и справился. А потом Коваль посмеивался при встречах со мной: «Ну как, научился писать директивы?» Конечно, смешно было бояться директив. Только по молодости, по неопытности и можно простить такое. Но, может быть, и сейчас повторяется та же история? Может быть, я просто испугался ответственности? Нет, не испугался. Когда тебе поручают работу более сложную, чем прежняя твоя работа, вполне естественно спросить себя: а хватит ли сил, хватит ли способностей, чтобы справиться с ней? Вот я и спрашиваю, и вспоминаю, и стараюсь себе представить будущее свое дело. Справлюсь ли? И как ответ на вопрос приходит, в голову решение: тебя назначили, тебе доверяют, значит, ты не имеешь права не справиться, значит, ты обязан оправдать доверие. Обязан!
Рассеиваются последние сомнения, а сна все равно нет… Мысленно я уже собираюсь в дорогу, подбираю людей, намечаю маршрут. Скорее бы! Завтра же выступаем… Слишком длинна ноябрьская ночь, и нет ничего хуже, чем ждать.
Конечно, тяжело расставаться с боевыми товарищами и с работой, которая так хорошо начала налаживаться на Выгоновском озере. Но Украина, родная моя Украина!..
Я не закрываю глаза, но в темноте душной землянки встают передо мной живые и дорогие образы. Вот оно — мое босоногое детство! Далеко-далеко на юге, в Подолии, у старой австрийской границы лежит моя Андриевка. Белые домики. Садики. Речка. Вербы над ней. И высокие пирамидальные тополя с шумливыми птичьими гнездами. А я не замечал тогда этой красоты. Озорной и полуголодный, пас я на панской земле панскую скотину. В семье было еще трое — меньше меня. Отец в отъезде, мать все время на заработках. Я старший мужчина в семье. И все время нам не хватало даже хлеба.
Для панских свиней варили картошку. Волк-Павло — старший пастух — заведовал этим делом. Страшный и несуразный с виду был старик: бородатый, обросший, угрюмый — потому и прозвали его Волком, женщины даже детей им пугали. Но душа у старика была жалостливая: знал он нужду и любил ребятишек. Бывало, отберет он десяток картофелин получше, пока никто не видит, насует мне, за пазуху, сам выведет за ворота, чтобы не остановил кто-нибудь: «Беги домой, покорми маленьких». Или, проезжая мимо нашего дома, сбросит с хозяйского воза, словно потерял, вязанку соломы, чтобы мы подобрали на топливо…..
А у пана был великолепный сад с яблоками, с грушами, с какими-то необыкновенными цветами. Пышные павлины и жирные индюки расхаживали на птичьем дворе. Свирепые здоровенные псы охраняли всю эту благодать от нас — босоногих и голодных. Подходя потихоньку к ограде, мы слышали летними вечерами, как в саду играет оркестр, развлекая панских, гостей, и видели издали сквозь темные листья яблонь золотистые, налитые соком плоды. Только во время царской войны перелез я один раз через эту ограду и впервые попробовал, каковы на вкус панские яблоки.
Война долго гремела в наших местах. Помню, как на лощеных австрийских кавалеристов налетели кубанские казаки в красных развевающихся башлыках, с черными бурками, точно крыльями за спиной. Казаки оглушительно гикали, приподнимаясь в седлах, и шашки яркими молниями полыхали над местом схватки. Это было и страшно, и увлекательно. Самому хотелось так же вот скакать на горячей лошади и махать блестящей саблей. Навсегда запомнился этот день. Может быть, он и решил мою судьбу, может быть, поэтому я и стал впоследствии кавалеристом.
Окопы изрезали нашу землю. Андриевка почти опустела, а я гонял на пастбище оставленную паном корову, прикармливал бездомных собак и дружил с бородатыми солдатами. От них и грамоте научился.
Царская война обратилась в гражданскую. Гайдамаки дрались с красными. Поляки пытались захватить Украину. И опять возвратились красные. А я рос, разбирался, как умел, в этой путанице и, наконец, разобрался: в 1922 году вступил в комсомол. Я гонялся за бандитами и контрабандистами, председательствовал в комнезаме[3], работал в райкоме комсомола… Молодость!.. Романтика!.. Первая — и навсегда — любовь. Я встретил Нюсю в детдоме. Она была круглой сиротой, а я пришел в город учиться и тоже жил некоторое время в детдоме. Как она пела! Ростом была маленькая, так что во время выступления ее ставили на стул… Да, даже такие мелочи вспоминаются, и от них теплее и лучше становится на душе… Потом, когда мы встретились снова, она в ответ на мое предложение так и сказала: «Ты должен быть мне не просто мужем — ты должен заменить мне и отца, и мать». — «Добре!» — ответил я. Не знаю, удалось ли мне это, но с тех пор две наши жизни обратились в одну. Жена все время была со мной… Я пошел в армию. Прославленная Первая Конная, буденновка с красной звездой, шпоры, долгополая кавалерийская шинель… И куда только не бросает солдата судьба! Год здесь, два года там, а потом снова переезжать. Мы стояла на: западной границе, охраняя вдохновенный труд героев первых пятилеток. Освобождали Западную Белоруссию — и опять встали на самой границе. Нюся была со мной. Дети росли. Какая наступала жизнь!
Незадолго до войны приезжала ко мне мать погостить, посмотреть, как я живу. Возвращаюсь я как-то вечером домой и вижу: она плачет. Гуляла, ходила с внучками в кино — и вот плачет. В чем дело? Я спрашиваю: «Обидел кто-нибудь?» — «Нет». — «С девочками не поладила?». — «Нет». — «Картина была грустная?» — «Тоже нет». — «Так о чем же плакать?» — «Я, говорит, от радости. Какое время пришло! Ты командир, начальник. Галина (это сестра) учительницей работает. А разве смели мы раньше думать про такое? Считали — только бы на хлеб заработать — и хорошо… А теперь какой клуб в Летаве! — не хуже вашего. А какой сад! Радость пришла в жизнь…» А сама плачет. Я ее утешаю, но тоже многое вспомнил. Даже запах того ржаного хлеба вспомнил, которого нам тогда не хватало. Казалось, ничего на свете нет вкуснее и лучше. Вот как жили… А дочери мои слушают наш разговор, переспрашивают, и в глазах у них недоумение, почти недоверие. Им непонятно… Старушка моя успокоилась, вытерла глаза и говорит: «Только бы не было войны. Есть такие завистники, есть такие разбойники…»
И вот они ворвались к нам — эти разбойники в шинелях лягушечьего цвета. Они хотят и на нашей земле перевернуть все по-своему. Чтобы снова босые и голодные ребятишки с восьми лет начинали пасти господский скот. Чтобы мы работали на них и слова сказать не смели… Нет! Не выйдет! Уж если народ увидел свободу, не надеть на него старое ярмо. Вся Украина и вся Белоруссия пожаром горят… Где-то там далекая моя Андриевка?.. Отец с матерью и сестры так, наверно, и не выехали оттуда. Какая у них судьба? Живы ли? Украина моя, Украина!..
…Каплун тоже не вернулся на Выгоновское озеро. Со мной на Украину Батя его не отпустил, а назначил командиром рейдового отряда и направил под Бобруйск.
Заместителем я взял себе Анищенко. Он был родом из Саратова. Высокий, плотный, плечистый, с широким лицом и темно-русыми волосами, с мягкой, неторопливой и складной речью. Командуя одной из
