С какой жадностью он брался за любое задание, как проникновенно он сказал когда-то: «У нас три самых близких слова: Родина, Партия, Москва!» И мы потом не раз повторяли эту фразу. Не дошел Криворучко до своей Украины…
На берегу Лукомльского озера похоронен Василий Нелюбов. И в лесах Витебщины, и в Березинских чащах, и в болотах Полесья могилы наших братьев. Святые могилы! Горячей кровью героев и нерушимой клятвой о мести сроднили они нас с Белоруссией. Как же нам расстаться с тобой, родная земля!..
Невидимая в ночи лежит впереди нас Украина. Некоторые из нас родились там, некоторые работали и жили, оставили своих близких. У меня там тоже отец с матерью и две сестры. Почувствуют ли они, что я близко? А может быть, они заочно похоронили меня?.. Живется им не лучше, чем нашим белорусским друзьям. Фашисты хозяевами ходят по украинским селам. Нет, не хозяевами! Не может быть, чтобы покорились потомки Наливайки и Хмельницкого. Ведь оба эти народа — и белорусы и украинцы — свободны не только по рождению, но и по духу. Они боролись с польскими панами, с татарами, с турками рука об руку с великим русским народом, свято веря в помощь, которую он, как старший брат, оказывал им в самые трудные моменты их истории. И снова окажет!.. Они ждут этой помощи и твердо верят в нее. Упрямо сопротивлялись они напору чужеземцев с запада и с юга в течение стольких веков! Да и теперь… Ведь даже мы, заброшенные в глуши лесов и болот, слышим, что делается на белом свете, знаем, как наши далекие братья отстаивают свою родную землю. И вот сейчас мы идем к ним на помощь. Мы расстаемся с родной землей Белоруссии и вступаем на родную землю Украины, готовые снова целиком посвятить себя борьбе и мести. И не сложим оружия, пока последний фашистский убийца не будет выброшен из пределов Советского Союза.
…Ритмично работают весла, поскрипывают уключины, волна шелестит за кормой. Едва различимый, надвигается на нас невысокий, заросший густым лозняком южный берег…
— Вылезай!
Выпрыгиваем на мокрый песок, тихо прощаемся с перевозчиками, шагаем вверх к беспокойно шелестящим на ветру кустам. И вдруг, не сговорившись, замедляем шаг. Останавливаемся, оборачиваемся назад. Там темнота и тишина. Только огонек бакена дрожит, переливаясь в воде, да слышны удаляющиеся всплески весел. На самом краю горизонта колеблется беспокойное зарево. И как напоминание об оставленных нами товарищах доносится неясный грохот взрыва.
— Это Перевышко рвет.
Один за другим мы снимаем шапки, вглядываясь в темноту.
— Прощай, Белоруссия родная! — говорит сибиряк Есенков глухим и торжественным голосом. И другие вслед за ним произносят слова прощального привета и благодарности: казах Даулетканов, азербайджанец Ильясов, осетин Доев, украинец Гудованый.
У меня клубок подступает к горлу, я молчу.
— Да здравствует Украина золотая! — продолжает Есенков и медленным движением надевает шапку.
— Пошли!
Оборачиваемся, а перед нами — на самом краю горизонта — неясное зарево. Здесь тоже борьба. Время не ждет. Скорее включиться в эту борьбу, скорее оседлать вражеские коммуникации, не допускать фашистские резервы к Сталинграду!
Мы идем по Украине
Мы идем по лесам и болотам, ничем не отличающимся от тех, которые оставили за Припятью, но облик деревень постепенно меняется: чаще и чаще мелькают среди серых бревенчатых домиков белые мазаные хаты, чистенькие, местами даже щеголеватые, с голубыми обводами вокруг окон, с какими-нибудь незамысловатыми петушками. У хат — палисадники. Цветов в них уже нет, только голые стебли и прутья, но все же они придают хатам более уютный, более ласковый вид. Внутри хат тоже все выглядит по-другому. Беленые печи и те же обводы, что и снаружи, — синькой по белому. У женщин вышитые сорочки, фартуки, расшитые петухами. У мужчин островерхие бараньи шапки. Так и у нас на Подолии ходят. И мягкая украинская речь… На каком-то хуторе, проходя мимо одной из хат, я услышал грустную и знакомую песню:
Нестерпимо захотелось снова увидеть, как сгибаются над прялками тонкие девичьи фигуры и кивают головами в такт песне. Сколько сразу нахлынуло воспоминаний!..
— Зайдем, что-то пить хочется.
…Но и здесь, как в Белоруссии, уныло шумит под ветром мокрый осенний лес. И так же, как там, не только осенняя печаль слышится в его шуме. Сознание того, что и эта земля придавлена фашистским сапогом, не оставляет нас ни на минуту, и от этого еще грустнее становится песня осеннего леса.
Перепадает снежок. Утром подморозило, а днем опять хлюпает под ногами талая слякоть.
Завтракали в деревне. Расспрашивали крестьян. Хотели неожиданно порадовать их наступлением, но они уже знали о нем… Откуда? Оказывается, ковпаковцы сказали. Значит, тут бывают ковпаковцы! А недалеко от Ровно — партизанский отряд Тимофея (под этим псевдонимом, я уже знал, скрывается полковник Медведев). И еще о некоторых отрядах слышали мы от крестьян. Значит, много партизан. А ведь Батя посылал нас на пустое место!..
Среди дня вышли к старой советско-польской границе и здесь остановились передохнуть. Между двумя стенами леса — просека метров пятнадцать шириной. Посредине — линия полосатых красно-белых столбиков, на одной стороне надпись «СССР» и наши эмблемы, на другой — польские орлы. Столбики эти кое-где покосились, подгнили, а в некоторых местах их почти скрывают густо разросшиеся кусты.
Параллельно столбам — старые тесовые кладки; по ним, должно быть, ходили наши пограничники. А сейчас партизаны уселись на этих кладках, на грудах валежника, на сухих стволах деревьев. Закурили. Разговорились. О наших будущих делах. Снова вспомнили Белоруссию. И тут Есенков, пуская из-под усов дым, сказал:
— В Белоруссии был у нас комиссар. Немцы знали про комиссара Бринского. Гонялись. Искали… А пускай они его и теперь ищут и дальше будут искать… А?..
Он оглядел всех и на меня глянул, хитро прищурив один глаз.
— Пускай ищут. Будто бы комиссар Бринский так и остался в Белоруссии… А у нас здесь будет уже не комиссар, а будет… Ну, пускай будет у нас дядя Петя.
— Дядя Петя, — повторил кто-то, и, должно быть, это понравилось. Замысел сибиряка был понятен.
— Правильно!
— А как вы думаете, товарищ комиссар?
— Согласен, — ответил я.
— Ну, и фамилию надо этому дяде Пете другую.
— Украинскую… Ну Иваненко, что ли, или Петренко по отцу.
— Страшную надо, чтобы немцы боялись.
Анищенко предложил:
— Давайте по нашей профессии — Перевертайло, потому что мы поезда перевертываем.
— Это хорошо!
Командир отряда А. А. Анищенко
