желаний. Погоня за счастьем заводит в тупик. Счастье должно войти само. Оно не приживается у нетерпеливых. К нему надо готовиться — чем дольше ждешь, тем оно краше. Жизнь нельзя подгонять; она должна замедлять свой бег, как большая река, несущая свои воды в море. В той мере, в какой она с годами набирает глубину и внутреннюю силу, несет она с собой золото, корабли, азарт и неожиданные сюрпризы. Счастливых встретишь редко — они не трубят о себе. Тем не менее они есть среди нас, живут в своих каморках и мансардах, углубившись в познание, созерцание, благоговение, — в пустынях, скитах под крышей мира. Может, именно в них причина того, что тепло, энергия других систем доходит и до нас.
Последним говорил Ортнер, он завершал диспут:
— Мое заключительное слово будет весьма скромным. Возможно, это связано с предметом дискуссии, так как для меня скромность и счастье родные брат и сестра. Счастье — это гармония, которую мы испытываем по отношению к окружающим нас вещам. Чем меньше и проще сами по себе эти вещи, тем чище и легче аккорд. Поэтому так и случается, что простые люди скорее бывают счастливыми. Маленький садик с цветами и плодами, беседа с хорошим гостем за бутылкой доброго вина, тихая лампа, бросающая свет на книгу и чашку чая, — вот композиции, полные счастья, если внутренняя гармония присовокупляется к ним.
Вокруг человека, живущего в такой гармонии, очерчен круг, внутри которого ее можно видеть. Это острова счастья в хаосе большого мира. Сад, рабочее место, небольшое хозяйство, круг друзей свидетельствуют о высоте духа того, вокруг кого они объединились, показывают, что счастье, радость, собственность не самореализуются поодиночке, ибо суть их нераздельна и нуждается в единстве и совокупности. Счастлив тот, кто дает, делится с другим полученным от жизни. Богат только дающий. Размеры этих островков зависят от того, насколько высоко поднялся человек. Ведь и на низшей ступеньке тоже можно быть дающим и излучать свет добра, пусть и самый маленький. Счастье садовника видно по плодам в его саду, слышно по песне, которую поет у очага его жена. Правители создают вокруг себя государства. Звезды — острова в океане миров; мы предчувствуем, что острова — родина добрых правителей. И наконец, сам универсум тоже есть остров в бесконечном Ничто, созданный Богом.
Следующий бокал был торжественно выпит за счастье. Как частенько бывало уже на симпозиумах, участники пиршества попросили Ортнера сделать доклад на любую тему, по его выбору. Он обычно не заставлял себя долго упрашивать, потому что легко и хорошо говорил, а его великолепная память всегда оказывала ему добрую услугу. Так и на сей раз он быстро согласился, сказав:
— Я припоминаю, что одна из моих старых отложенных рукописей близка затронутой нами сегодня теме. Она предназначалась для одного цикла работ, в котором я прослеживал судьбу Берлина. Рукопись лежит поверх других, и я совсем случайно просмотрел ее в эти дни.
Он пошел к себе за рукописью и вернулся назад с красной папкой в руках, выцветшей на солнце. Пока художник усиливал свет, Ортнер разложил листы; края их сильно пожелтели.
Хальдер попросил его подождать еще одно мгновение и поставил бутылку «веккьо» и новые бокалы. Костар тоже поднял бокал наравне со всеми.
После этого Ортнер уселся поудобнее, собрался с мыслями, заговорил сначала с паузами, но вскоре вошел в ритм и повел свой рассказ легко и плавно.
Рассказ Ортнера
Это было в иные времена, и я умолчу о том имени, под которым тогда жил. Оно не стоит того, чтобы остаться в истории. Я был несчастлив, раздавлен душой и телом тяжестью собственной вины. Родители не жалели средств на мое воспитание.
Я окончил привилегированную школу, и у меня было достаточно средств для образовательных путешествий и занятий в тиши кабинетов. Но я не выдержал испытания, опустился духовно, погряз в расточительных удовольствиях, пороках и привычке к праздношатанию. У меня уже давно не было денег и даже жилья, и мои знакомые, устав от бесконечной помощи мне, стали избегать меня. Я был не против, я сам старался не встречаться с ними, потому что меня разъедало чувство ненависти к людям и к обществу. Мне было хорошо только в ночлежках, среди бродяг, вытолкнутых обществом. Лишенный средств, чтобы предаваться своим дорогостоящим изысканным порокам, я вынужден был довольствоваться разгулом дешевого и отвратительного свойства — грубым пьянством, обществом потаскух, обитавших в нищенских кварталах, и прежде всего азартными играми в притонах большого города. Вот так я и жил, как в мутном и страшном сне. Моя судьба с каждым днем все больше зависела от грязных, волглых от пота и сивухи меченых карт — тузов, королей, валетов, черных и красных дам и комбинаций из них, чему я страстно отдавался в пьяном дыму и угаре. Приплюснутые алчные лица окружали меня за круглым столом, и руки, со страхом вцепившиеся в карты. Утро приносило проигрыши и дикую брань.
Так влачились мои дни, и их тягостность усугублялась воспоминаниями о богатых островах жизни — в роскоши и изобилии. Я все это изведал, вкусил, и меня терзало желание вернуться к тем игорным столам, где денег не считают. Счастье и удовлетворенность жизнью представлялись мне единственно только в форме денег, их огромной суммы. Мне казалось, что нет никакого иного пути к счастью, кроме везения — комбинации, когда игрок нацелен на счастливый выигрыш.
Нужно бы, думал я частенько, поставить себя в такое положение по отношению к миру и его богатствам, которое игроки называют полосой удач. Мне иногда казалось, что я ощущаю во время игры некую тайную силу, обладающую едва заметным магнетизмом и приоткрывающую мне доступ во владения Фортуны, как бы направляющей мою руку. Но мне ни разу не удалось перешагнуть через закон чередования полос — невидимая связь внезапно обрывалась, и на меня с удвоенной силой обрушивались неудачи. Однако, как каждый игрок, я был убежден, что можно достичь определенной степени легкости в игре, когда она делается неподвластной воле случая. Я верил, что счастье можно принудить и что внутри нас есть такая властная сила, которая может решить, куда выпадет шар и какая карта как ляжет. Во время длинных ночей я размышлял над этими возможностями.
Как и все мечтатели, я был на пути к магии, а может, даже и хуже того. Образ жизни игрока неотвратимо толкает его к суеверию, а потом и к преступлениям, которые сами по себе еще тяжелее, чем их судит людская молва или классифицирует суд, — названия им нет даже в книгах, в которых перечислены законы. Подпадая под власть азартных игр, мы очень скоро оказываемся в плену талисмана, гаданий, предсказаний и каббалистики. И, отважившись вступить в эти лабиринты, где на стенах горят таинственные цифры и знаки, мы с каждым кружащим нас ходом, и ложным в том числе, приближаемся к опасности попасть в сети могучей магии. Она невидима, но мощно влияет на наши мысли, поступки. Если порча проникла слишком глубоко, появляются в любое время дня и ночи и сами бесовские силы и повторяют свое извечное обещание, что мир ценой нашей жизни будет принадлежать нам.
Примечательно и то, что отсутствие веры придает этим силам особую власть, делает их особенно влиятельными. С самой ранней своей юности я презирал то, что называют грехом и загробной жизнью. Теперь же эти сферы были настолько далеки от меня, что я даже перестал насмехаться над ними. Я представлял себе мир как один огромный автомат; счастье зависело от того, насколько удалось разгадать его конструкцию. Черт времен средневековья был глупый малый, дуралей, придуманный ребячливым страхом, ребячливыми фантазиями. Он предлагал людям несметные богатства в обмен на абсурдные миры, на ничего не стоящую подпись. Весьма недурно было бы встретить сейчас такого мальца, с кем удалось бы провернуть столь блестящее дельце.
— Будь я на месте черта, я бы не дал всем этим ленивым бездельникам ни пфеннига за их расписку. А если бы он явился мне, я бы дал ему свою за сущий пустяк. Мне не нужны были ни волшебный кошелек Фортуната, ни кольцо Джудара, ни даже двадцать фунтов. Меня устроило бы, если бы вот этот стаканчик опять наполнился.
Так я бормотал про себя, лежа в пьяном угаре головой на грубом деревянном столе. Это было в одном из привокзальных залов ожидания незадолго до рассвета. У меня было тошно и муторно на душе, как на корабле во время сильной морской качки. Я слышал громкие голоса вокруг себя и звон стаканов. Пьяницы
