— Подождем еще немного, — сказал он солдату. — Глаз с него не спускайте. И разгоните толпу. Нам не нужны инциденты.
Молодой солдатик отсалютовал ему, забыв, что перед ним не старший офицер, и несколько смутился оттого, что нарушил устав. Покраснев от смущения, он поспешил исправиться.
— Слушаюсь, милорд. Я немедленно займусь этим, — сказал он и помчался разгонять столпившихся любопытных.
Крысолов усмехнулся, рассеянно потирая длинный шрам на щеке. Уважение к его титулу оставляло его равнодушным. Он предпочитал прозвище, которое заработал, имени, которое носил по рождению. Первое воздавало должное его заслугам, тогда как второе он получил просто потому, что родился в знатной семье.
Гидеон Финчли, четвертый граф Уинстон, прибыл в Австралию пять лет назад, преисполненный горечи, гнева и жажды мести. Он пылал ненавистью к леди Анне, пожаловавшейся на него королю; к своему отцу, маркизу, который отказался ходатайствовать за своего сына; к своим великосветским друзьям, отвернувшимся от него, когда ему потребовалась их помощь; и даже к самому королю, которому не хватило смелости публично осудить пэра Англии и он решил быстро и без шума сплавить его в виде наказания на этот аванпост преисподней. Но больше всего Уинстон гневался на судьбу и на свое бессилие изменить ее. В первые месяцы ссылки он был в ярости и жаждал крови. И если бы представился случай, без кровопролития не обошлось бы.
Уинстона сослали на Тасманию — бесплодный, выжженный солнцем кусок земли, само название которого вызывало в сердцах слушателей почти такой же страх, как имя его губернатора — сэра Джорджа Артура. Туда сплавляли самых отъявленных подонков — никчемных, безнадежных, неисправимых. И чаще всего их посылали туда умирать. Сначала, узнав, куда его посылают, Уинстон был ошеломлен, потом впал в ярость: приговор показался ему невиданно жестоким для пэра Англии за такой пустяковый проступок. Позднее, конечно, ярость превратилась в ужас, а ужас — в отчаяние, но теперь, вспоминая о том времени, он благодарил Господа за то, что вразумил короля, нашедшего способ не лишать его жизни, а сохранить ее.
Сэр Джордж Артур был самым благочестивым и безжалостным из губернаторов. Он правил колонией с военной сноровкой диктатора и уверенностью в собственной непогрешимости посланца Божьего на земле. Некоторые считали его психопатом. От Австралии до Англии его называли фанатиком и сумасшедшим. Но были и такие, что считали его гением — реформатором, опережающим время, чей послужной список был безупречным, а методы неоспоримыми. Но каким бы он ни был, свою работу он выполнял хорошо. Колония, которая некогда была мерзким и неуправляемым скопищем преступников, за несколько лет управления сэра Джорджа Артура превратилась в спокойное и доходное губернаторство. Сэр Джордж неуклонно проводил политику реабилитации, принципы которой были строги и непреложны, а те, кто не поддавался перевоспитанию, на Тасмании просто не выживали.
Сначала сэр Джордж смотрел на Уинстона как на очередного неудачника, которых корона время от времени посылала к нему под предлогом помощи в усмирении каторжников. Однако надо отдать должное сэру Джорджу: он считал, что каждому, даже самому закоренелому грешнику необходимо дать шанс исправиться, и при ближайшем рассмотрении нашел в Гидеоне Финчли родственную душу.
Сэр Джордж знал, что человек, склонный к какому-нибудь излишеству, с большей легкостью склоняется и к противоположному и что пристрастие к жестокости, если его направить в правильное русло, может без труда превратиться в стремление к добродетели. Гидеон Финчли представлял собой сгусток энергии, неистово ищущей выхода, — пламя, которое, если ему позволить гореть, может осветить стезю добродетели для целого мира. Сэр Джордж взял графа Уин-Истона под свое крыло с твердым намерением спасти его душу, попутно он спас также его жизнь.
В течение первых нескольких месяцев в Тасмании Уинстон едва выжил. После переезда по морю он ослаб и был нездоров. Жара, пыль и мерзкие насекомые лишили его последних сил. Он несколько недель провалялся в лихорадке, не имея воли ни жить, ни умереть, и даже ярость, которая поддерживала его до тех пор, мало-помалу оставляла его.
Уинстон не понимал, что его болезнь была отчасти вызвана тем, что его резко лишили алкоголя и наркотических средств, отравлявших его кровь большую часть его сознательной жизни, но когда он постепенно стал выздоравливать под бдительным руководством сэра Джорджа, он как будто заново родился — в другом теле и для другой жизни. Впервые с тринадцатилетнего возраста он был абсолютно трезв, поскольку под бдительным оком сэра Джорджа не допускалось потребление ни вина, ни каких-либо других алкогольных напитков. Он сбросил лишний жирок и больше его не набирал. Сэр Джордж считал, что высокое положение не исключает занятия физическим трудом, и Уинстон вскоре заметил, как крепнут его мускулы от работы под жарким солнцем. Благодаря простой и здоровой пище, сторонником которой был сэр Джордж, а также работе на свежем воздухе Уинстон стал здоровее и крепче, чем когда-либо в жизни.
Поначалу он считал суровый моральный кодекс сэра Джорджа бредом сумасшедшего. Уинстон восставал против лишения себя земных благ и выражал недовольство тем, что его низвели до положения простого работяги. Не сразу, но постепенно он начал понимать то, что с ним происходит, и осознал ценность теории сэра Джорджа.
Без алкоголя и искусственных стимуляторов Уинстон стал мыслить отчетливее, его чувства обострились. Без ненужных затрат энергии на беспорядочные половые связи он обнаружил такие запасы сил и воли, о наличии которых даже не догадывался. Его тело было орудием, разум — механизмом, направляющим к достижению цели. Когда он вспоминал свою юность, проведенную в каком-то полубредовом состоянии, ему казалось, что это происходило с кем-то другим. Ему не верилось, что он так долго и бездарно растрачивал то, чем одарил его Господь, — решительность, честолюбие, ум и целеустремленность — все это он мог бы с успехом использовать и раньше. Не понял он одного: охота на людей заменила ему наркотик, стала его стимулятором, его манией. Без этого он бы просто умер.
Он обнаружил в себе талант к интриге и под руководством сэра Джорджа предпринял проект, который должен был принести ему славу: он занялся составлением подробнейших досье на каждого из осужденных и сосланных на Тасманию преступников. С помощью этих досье и собственной целеустремленности ему удалось выследить и безжалостно расправиться с поразительно большим числом беглых каторжников. Свое прозвище Крысолов он заработал благодаря железной, как у терьера, хватке. Уинстону и в голову не приходило, что те самые качества, из-за которых его спровадили из Англии — жестокость, необузданная ярость, рабская зависимость от своих желаний, — теперь ему разрешались и даже поощрялись. Он не считал себя жестоким или свирепым. Он был просто человеком, выполняющим свое предназначение в жизни, и это позволяло ему жить в мире и согласии с самим собой.
Он снова провел пальцем по шраму на щеке и едва заметно усмехнулся, подумав об иронии судьбы. Эту отметину оставила на нем преступница, отобрав у него его красоту, которой он так гордился, и за свое преступление она была справедливо наказана. Этот шрам уязвил его самолюбие и чуть было не разрушил его жизнь, потому что именно из-за уязвленного самолюбия он был наказан. Но его наказание обернулось триумфом, и теперь он имел возможность вершить правосудие над всеми, кто пытался от него уйти. Это привносило в жизнь равновесие, и ему это нравилось.
Он вынул карманные часы, взглянул на них и вернулся под навес. Надо подождать еще несколько минут. Он не был любителем устраивать торжественные встречи, однако давно понял, что на высокопоставленных правительственных чиновников пышные приемы производят должное впечатление. А в данном случае, должен был признать Уинстон, у него было немалое искушение встретить старого друга так, чтобы тот почувствовал изменившиеся обстоятельства и понял, что теперь он выступает с позиции силы. Он все продумал и теперь с непривычным нетерпением ждал этой встречи, которая должна была произойти с минуты на минуту.
На время своего пребывания в Сиднее Эштон остановился в комфортабельном доме сэра Найджела в Кэмден-плейс; он предполагал пробыть в Сиднее совсем недолго, так что не было смысла открывать для этого городской дом его дядюшки. По правде говоря, он приехал в Сидней с намерением вообще отделаться от городского дома, потому что не собирался часто бывать здесь. Однако после встречи с Мадди Берне у него появились другие мысли. Он уже не исключал возможность, что ему захочется бывать в городе чаще, чем он предполагал первоначально.
Эш планировал завтра уехать в Роузвуд, и то, что сэр Джордж назначил на сегодня встречу с ним,
