Она сделала судорожный выдох и позволила вселенной вернуться в прежнее положение, она хотела посмотреть на него, но испугалась своей слабости и своего смущения, которые он прочитал бы в ее глазах. Она боялась силы, которую могла увидеть в его взгляде, и того, что, если бы она на него посмотрела, все могло бы опять начаться сначала, а она не была уверена, что хотела этого… Она вовсе не была уверена.
И она оттолкнула его, и, возможно, он произнес ее имя, но она не оглянулась. Она торопилась уйти от него в спальный вагон, куда он не мог за ней последовать. Но даже будучи в безопасности в своей отгороженной шторой постели, она хранила вкус его губ на своих губах, а его запах оставался на ее коже, и она долго еще не могла заснуть.
Глава 6
Адам сидел в вагоне для курения, когда Энджел подошла к нему. В середине холодного промозглого дня в сердце Скалистых гор большинство пассажиров дремали на своих местах, или читали газеты, доставленные на последней остановке, или спокойно беседовали в салоне. Все были подавлены гнетущей атмосферой, которую создавал туман, висевший за окнами и приглушавший пейзаж. В вагоне было несколько мужчин, но Адам сидел в стороне от них, откинувшись на спинку большого кресла у окна. Он курил, глядя в одну точку и размышляя о том, нужно ли ему вообще было целовать Энджел. Может, и нет, но его тянуло к ней как магнитом, и наконец он пришел к выводу, что самое умное, что он может сделать, — это продолжить в том же духе. Потому что встречи с ней каждый раз заканчивались чем-то большим, чем он ожидал.
Нет, он не жалел, что поцеловал ее. Просто он не мог понять, зачем он это сделал, и желание узнать причину беспокоило его больше, чем он хотел это признать. Адам предчувствовал приближение неприятностей, и Энджел Хабер была не чем иным, как источником этих неприятностей; он знал это раньше и понимал сейчас. Как правило, он не целовал всех подряд хорошеньких девушек лишь потому, что они хорошенькие, и совсем не поэтому он поцеловал Энджел.
Правда заключалась в том, что в тот вечер она затронула какие-то струны в его душе, и это ошеломило и смутило его.
Минуту назад она была ему чужой, а через мгновение — уже нет. Минуту назад она была полудиким, непредсказуемым, своенравным ребенком, а когда она оказалась в его объятиях, она была уже… кем-то другим. И это приводило его в замешательство.
Итан любил укорять Адама, что он слишком много думает, — возможно, так оно и было, и проблема заключалась именно в этом. А может быть, все дело было в том, что он знал, что если бы у него снова появилась возможность, он опять сделал бы то же самое.
Сначала ее силуэт, затем запах ее духов — похожий на дождь в горах — известили Адама о ее появлении, подняв по тревоге. Его мышцы напряглись, как происходило всегда, когда она была рядом, и он поднял на нее взгляд.
Сегодня она оделась в коричневое коленкоровое платье и повязала желтую ленту вокруг скрученного и заколотого шпильками пучка волос на затылке. От контраста этой ярко-желтой ленты и ее угольно-черных волос у него перехватило дыхание. Это было как луч яркого солнечного света, пронзивший тучи. Он почувствовал, что все мужчины, курившие в вагоне, смотрят на нее так же восхищенно, как и он. У Энджел была такая особенность — она блестяще умела использовать мелочи, тонкие, почти незаметные нюансы, которые поражали мужчин прямо в сердце и заставляли их, забыв обо всем на свете, думать только о ней; яркая лента, манера вскидывать голову, небрежно расстегнутая пуговка, мелькание тонкой щиколотки в момент, когда этого меньше всего ожидаешь. У любой другой женщины эти приемы выглядели бы просто дешевкой. Но что касается Энджел, никто никогда не был наверняка уверен, делает ли она это специально или это была та самая естественность, в которой и заключался ее шарм.
Только болван не счел бы ее соблазнительной. Адам не был болваном, но он был слишком умен, чтобы не рассуждая шагнуть в расставленные сети такой женщины, как Энджел. «Отныне, — напомнил он себе, — ты должен вести себя поосторожнее».
На Энджел их последняя встреча, казалось, никак не отразилась. Она все так же смело встречала его взгляд и так же была остра на язык. Правда, большую часть времени она проводила, читая вслух своему отцу, а в обеденное время давала мужчинам возможность поговорить наедине, но в ее поведении не было ничего, что бы показывало, что между ней и Адамом что-то изменилось. Однако с того вечера они первый раз остались вдвоем.
Адам мягко спросил ее:
— Скажите, почему каждый раз, когда я вас вижу, вы находитесь там, где вам быть не следует?
Энджел наморщила свой носик и села в кресло напротив него.
— Ну и накурено же здесь! — проворчала она.
— Думаю, поэтому этот вагон и называется «вагон для курения».
Она посмотрела вокруг, и другие мужчины один за другим устремили на нее свои взгляды. Некоторые даже потушили свои сигары и вышли из вагона. Она передернула плечами и, сложив руки, положила их на столик, который отделял ее от Адама. Она смотрела на него, и оттого, что ничто в ее глазах не выдавало, о чем она думает, Адам почувствовал, как его мышцы напряглись.
— Я хочу вас кое о чем спросить, — проговорила она.
Он стряхнул пепел сигареты в медную плевательницу, надеясь, что его молчание приведет ее в замешательство. Но это на нее не подействовало.
— Откуда вы знаете, что нашли ту самую девушку?
Он не смог скрыть своего изумления:
— Что?
— Меня, — нетерпеливо пояснила она. — Откуда вы знаете, что та девушка, которую ваша подруга поручила вам найти, — это я?
Мышцы Адама расслабились. Он объяснил ей, как он проследил ее жизненный путь, начиная от миссии, куда определила своего ребенка Консуэло, и с каждым его словом она все больше хмурилась. Когда он закончил свой рассказ, она выглядела разочарованной.
— В этой части страны полно детей-сирот, — заметила она, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Детей-сирот даже больше, чем взрослых. Все-таки вы можете ошибаться, и, возможно, я совсем не та, кого вы искали.
Адам был озадачен. Ее слова прозвучали так, как будто она надеялась, что он ошибся.
— Да, это правда, — согласился он. — Но среди них не так много таких, кто воспитывался в католических миссиях… особенно детей мексиканского происхождения.
Она настороженно взглянула на него:
— Разве моя мать — мексиканка?
— Наполовину мексиканка, — ответил он осторожно, — наполовину индианка.
Невольная гримаса отвращения скривила ее губы, а в глазах загорелось возражение.
— В таком случае я точно знаю, что вы ошиблись! Посмотрите на меня! — Она вытянула руки, чтобы он сам это увидел. — Я — белая! Даже дураку это ясно!
— Ваш отец был белым, — сказав Адам очень спокойным тоном.
Она поджала губы и посмотрела в окно. Адам не мог видеть вихрь эмоций, что бушевал в ее глазах, но это было видно по тому, как она согнула пальцы на столике, в том, как напряглись ее плечи и выпрямилась спина. И внезапно он понял, почему она никогда раньше не задавала подобных вопросов, почему она делала вид, будто ей неинтересно все, связанное с ее матерью, или с ее прошлым, или с той жизнью, которая могла бы стать и ее жизнью. Она просто не хотела этого знать. Сначала Адам не понимал почему, но когда она снова к нему повернулась, тот факт, что задать эти вопросы сейчас стоило ей немалого мужества, стал для него очевиден.
Ее тон был бесстрастным, но тень чего-то очень похожего на страх или неуверенность таилась в ее чистых голубых глазах.
— Так это имение, — сказала она, — это ранчо, где она живет… Каса-Верде… Папа говорит, оно большое. Кто она — экономка?
— Нет. — И внезапно Адам все сразу понял. Почему раньше ему не приходило в голову, как это трудно будет ей объяснить? Как она все воспримет, когда услышит в первый раз?
