– Молчи, дурища! Ещё кто услышит, так тебе непоздоровится… Давайте газету, пока не смяли.
Приоткрылась кухонная дверь, и в ней показалась голова дворниковой Машки.
Машка держала на руках братишку и делала Марийке какие-то таинственные знаки.
– Чего тебе? – спросила Марийка, выскочив в сени.
– Бежим скорей за ворота революцию смотреть! Все ребята на улицу побежали. Там люди ходят и песни поют…
– Сейчас, я только платок накину.
Марийка вернулась на кухню, схватила висевший на гвоздике вязаный платок и побежала к дверям.
– Ты куда, скаженная? Жакет хоть надень! – крикнула ей вслед Поля.
Но Марийка уже была далеко.
За воротами стояло несколько жильцов, дворник, Полуцыган и прачка Липа.
Тут же вертелись Сенька Полуцыган и Машка. Возле соседних домов тоже стояли кучки людей. Все смотрели в сторону Казачьей улицы.
– Чего они смотрят? – спросила Марийка, ёжась от холода.
– Рабочие пошли на Сергиевскую политических из тюрьмы выпускать, – сказал Сенька. – Сколько народу-то – уйма! Ваш Саша-переплётчик впереди всех идёт. Скоро они обратно вернутся!
– Цыц, золотко, цыц, серебряное! – успокаивала Машка посиневшего от холода братишку, который ревел во всё горло.
– Зачем дитя вытащила? Неси в дом, корова! – прикрикнул дворник.
– Та он же закутанный. Он, дедка, дома всё равно сидеть не хочет…
Возле калитки стоял Полуцыган.
– Ну, уж теперь, Иван Дормидоныч, всё на другой фасон пойдёт… – говорил он дворнику.
– Главное, чтоб войну скорей прикончили. Сколько она, подлая, нашего брата истребила! – сказала Наталья.
Марийка выбежала вслед за Сенькой на середину мостовой и, подпрыгивая на одном месте, чтобы согреться, смотрела вдоль улицы. Эх, хорошо бы побежать на Сергиевскую и посмотреть, как освобождают политических! Да уж холодно очень. Марийка представила себе, как толпа подходит к тюрьме, а впереди толпы – Саша-переплётчик. Как они распахивают кованые тюремные ворота, а из-за решётчатых окон им машут платками политические. Лица у них бледные, а волосы и ногти длинные – в тюрьму отросли. Небось рады-радёшеньки, что на волю выпускают.
– Сенька, а их опять в тюрьму не посадят?
– А чего их садить? Это ж не воры. Их посадили за то, что они против царя, а царь теперь и сам, наверно, сидит.
Улица была по-прежнему пустынна. Вдруг из-за угла выбежал Митя.
– Чего вы тут стоите, как тумбы? – закричал он. – Бежим на Симеоновскую, там участок горит!
Ребята побежали на Симеоновскую.
Впереди, разбрызгивая грязь, мчались Митя и Сенька, за ними бежали Марийка и Машка с братишкой на руках.
Возле полицейского участка стояла толпа и смотрела, как под деревом пылает огромная куча бумаг.
Полосатая будка, где всегда стоял городовой, была повалена набок.
Марийка и Сенька протолкались вперёд.
Высокий человек с завязанным глазом подбросил в костёр новую охапку бумаги.
– Жги, жги, не жалей!
– Весь царский строй так спалить надо! – кричали из толпы.
– А городовые, говорят, переоделись – один даже бабье платье надел…
– Конечно, прошло ихнее время.
– Ну, народ теперь легче вздохнёт…
Пламя листало плотные глянцевые страницы добротной бумаги с двуглавым орлом.
Костёр разгорался всё больше и больше. Уже начинало заниматься дерево.
– Здорово, а? – шептала Машка Марийке на ухо. – Вот, гляди, сейчас дерево загорится, а потом огонь на дом перекинется, и пойдёт вся улица гореть… Может, и до нашего дома пожар дойдёт… Интересно…
Марийка вернулась домой, когда уже совсем стемнело.
В кухне было тепло и вкусно пахло жареной бараниной. Поля, раскрасневшаяся и злая, перемывала в лоханке тарелки.
– Где, непутёвая, носишься? – закричала она, увидев Марийку. – Всё по улицам шатаешься, вместо того чтобы матери помочь! Со вчерашнего вечера посуда грязная стоит!…
