Марийка стояла в глубине двора рядом с матерью, печником, плотником Легашенко и Липой. Они выглядывали на улицу через решётчатый забор.
– Сколько их, идолов! – сказала Липа. – Конца-краю не видать…
Все молчали. Подошёл дворник, постоял и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Вот тебе и акупацыя! Дождались… Вывезут весь хлеб, да ещё и шомполами угостят…
– Ну и времечко! – вздохнула Поля.
– Эх, Фёдор Петрович! – сказал Легашенко Полуцыгану, – А мы ещё с тобой переселять подвальных собирались. Теперь переселишь, как же!
– Это ещё бабушка надвое сказала, – пробормотал Полуцыган и сплюнул в сторону.
На улицах появилась нарядная публика, дамы и офицеры. Открылись кинематографы и рестораны.
Вернулся жандармский полковник Шамборский. Во дворе говорили, что он теперь опять вошёл в силу – служит в контрразведке и люто расправляется с большевиками.
Как-то в погожий весенний день Марийка с Машкой отправились бродить по городу.
У расклеенных приказов толпились люди, молча перечитывали серые, ещё не просохшие бумажки и расходились в разные стороны.
Глазея по сторонам, девочки прошли вдоль главной улицы. В витрине кондитерской «Ренесанс» был выставлен огромный затейливый торт, весь разукрашенный цветами из крема, цукатов и марципана.
Марийка и Машка прижались носами к витрине.
– Гляди, красота какая! – зашептала Машина. – Эх, попробовать бы! Мне бы хоть один разочек лизнуть вон ту розу из жёлтого крема…
– А мне бы розовенькую.
Распахнулась дверь кондитерской, на улицу высунулась толстая седая хозяйка в кружевном чепчике.
– Что вы тут топчетесь, пошли вон! – прикрикнула она на девочек.
Машка высунула ей язык и, отбежав подальше, крикнула:
– А вам жалко? Ну и подавитесь своим тортом!
Дальше шли молча. Марийка заговорила первая:
– Гонют! А при большевиках нас никто не гнал. Я вон даже в Совет ходила к Саше-переплётчику и то ничего.
– Сравнила тоже – при большевиках. Большевики небось наша власть, рабочая…
– Где-то теперь наш Саша? – вздохнула Марийка. – Живой ли?
– А хорошо, что он удрал, – сказала Машка: – гайдамаки ему спуску бы не дали…
Девочки не заметили, как вышли на окраину города и очутились возле Сампсониевского монастыря. Из- за каменной монастырской ограды слышались пьяные песни и ружейные выстрелы.
– Что это? – спросила Марийка.
– Гайдамаки захватили монастырь. Дед говорил, что где-то тут рядом, за свалкой, они и расстреливают.
– Ой, страшно! Пойдём домой.
– Погоди. Раз мы уж сюда забрели, давай поищем на свалке черепки.
На свалке пахло дохлятиной и гнильём. Дымились на солнце кучи навоза. Внизу, под горой, синел разлившийся Днепр.
Марийка и Машка бродили по свалке и выковыривали палками обломки фарфоровой посуды. Если черепки отмыть от грязи, ими можно играть, как с куклами. Большие черепки будут папы и мамы, маленькие – будут дети. Свалка одним концом упиралась в высокий забор. Когда девочки приблизились к забору, они услышали голоса и ржание лошадей.
Любопытная Машка нашла в заборе щель и прильнула к ней глазом.
– Марийка, Марийка! – испуганно замахала она руками. – Иди скорей, посмотри!…
Марийка заглянула в щель.
Она увидела широкий двор с каменным амбаром. Двери амбара распахнуты настежь, видны груды мешков, набитых зерном. У дверей амбара, рядом с большими весами, стоял стол. За столом сидели два иностранных офицера и гайдамак.
– Гляди, муку везут! – зашептала Машка.
И правда, во двор въезжал воз, нагружённый мешками. Рядом с возом хмуро шагал молодой крестьянский парень в вышитой рубашке.
У него приняли зерно, взвесили на весах и велели перетащить в амбар. Пока он ворочал мешки, два солдата ввели под конвоем пожилого босого крестьянина.
Его подвели к столу.
Теперь он стоял совсем близко от забора, и Марийке хорошо было видно его тёмное худое лицо с глубоко запавшими глазами. Одет он был очень бедно, даже пуговиц не было на его латанной свитке, а вместо них пришиты щепочки. Он стоял понурившись и теребил свою вытертую баранью шапку.
