профессии, которая давала бы возможность осуществить честолюбивые мечты, ни родственника, желающего протянуть им руку помощи. Молодые люди оказались совершенно одиноки и в подобных обстоятельствах канули в темные воды неизвестности, как это было и с их отцом, но в гораздо более холодные и мрачные, где родителю никогда не приходилось обретаться. У молодых людей не было никакого житейского опыта, и они оказались одни в мире. Им пришлось близко познакомиться с бедностью. Постоянные лишения, голод, в сущности — нищета, когда почти нечем прикрыть тело, вот чем их наградила жизнь.
Однако мы их на время и оставим в темных и холодных волнах житейского моря. Возможно, они снова когда-нибудь вынырнут на свет солнца с жемчугом в руках, который можно сыскать в глубинах моря бед.
А теперь давайте узнаем, какова же судьба дочери Эшворта, и это все равно, как если бы мы перевели взгляд с двух кустиков вереска, растущих на склоне холма, открытого всем ветрам, на цветок, бережно взращенный в теплице. Однако, хотя я и прибегнул к подобной метафоре, мисс Эшворт, подобно братьям, никогда не знала родительской заботы и любви. Ее тоже отослали в школу в раннем возрасте с той разницей, что она училась в первоклассном частном лондонском пансионе для молодых леди, а не просто в учебном заведении для молодых джентльменов. Хотя мисс Эшворт редко навещали друзья, с ней всегда почтительно обращались гувернантки, учителя, владельцы пансиона и подруги, потому что ее успехи в изучении наук щедро оплачивались и были многочисленны, а ее знакомые, ее платья — изысканны и дороги. Отец редко приезжал к ней, но экипаж, прекрасные лошади, сама его в высшей степени выдающаяся наружность неизменно оказывали глубокое впечатление на хозяйку сего первоклассного пансиона. Нам следует помнить, что мистер Эшворт снова разбогател. Он выкупил обратно Эшворт-Холл и расширял свои йоркширские владения, но даже без этих преимуществ мисс Эшворт, возможно, своей внешностью и осанкой завоевала бы должное уважение со стороны окружающих. Я предпочитаю слово «уважение» другим, таким, как «нежность» и «привязанность», ибо молодая леди, как думали окружающие, была несколько высокомерна и замкнута. Можно предположить таким образом, что в этом она чем-то напоминала брата Уильяма. Да, совершенно верно, она была сдержанна. Она никому не поверяла своих тайн. У нее не было подруги-наперсницы, но в ее характере была одна положительная черта. Хотя она держалась застенчиво и отчужденно со старшими и резковато со сверстницами, обычно она по-доброму относилась к людям низкого положения. Доброта ее, однако, была спокойна и проявлялась, только когда младшие пансионерки испытывали трудности и огорчения, например, от непосильного задания, когда им грозило внушавшее страх наказание. Тогда мисс Эшворт делала все возможное, чтобы помочь страдалице. И еще: когда проявлялись хоть малейшие признаки тиранического отношения к малышам со стороны старших, она всегда была готова сразу же заклеймить деспотизм.
Мисс Эшворт доставляла воспитателям много беспокойства своими капризами и упрямством, когда только что поступила в пансион шестилетней избалованной девочкой, но по мере того, как она подрастала, она становилась все спокойнее и воспитаннее. Она все внимательнее относилась к наукам, которые, впрочем, представляли для нее не большую трудность, так как она обладала хорошими, даже превосходными способностями. У нее был особенный талант к музыке, очевидно, наследственный. По- видимому, занятия музыкой доставляли ей молчаливое, но глубокое наслаждение, и ее учитель, сам выдающийся профессионал, вскоре провозгласил ее совершенством. Постепенно мисс Эшворт стала одной из «примадонн» пансиона. Ее гувернантка тоже очень гордилась ею, ибо внешность и способности мисс Эшворт делали пансиону большую честь. Да, многие ее уважали, но мало кто любил, однако ей, по- видимому, было безразлично, как к ней относится большинство окружающих. Было ли такое безразличие следствием холодности сердца и недостатка чувствительности или оно проистекало из другого источника — об этом мы позаботимся навести справки позднее.
Мисс Эшворт уже почти завершила свой шестнадцатый год, и пансионом было получено уведомление, что она проводит там свой последний семестр. Настали рождественские каникулы. Назавтра все лондонские школы должны были закончить занятия, и на сегодня были назначены публичные экзамены с раздачей наград. Однако я уже довольно долго утомляю читателя своей повествовательной манерой. Настало время перейти к более точным описаниям, и я попытаюсь дать представление о характере, время от времени показывая его в драматических столкновениях и диалогах. Я не собираюсь вести читателя в большую классную комнату или в ярко освещенную гостиную пансиона миссис Тернер, где собралось веселое общество и двадцать юных леди в изящных туалетах демонстрировали перед собравшимися свои наряды и получали награды за старания в прошлом полугодии. По всему дому разносились глубокие бархатные звуки рояля. Здесь также звенел смех, общее веселье было в разгаре, но пока оно царило внизу, комнаты верхнего этажа полнились молчанием. В одной из них горела одинокая свеча, но и тусклого света было достаточно, чтобы увидеть следы сборов и упаковки вещей, которые сейчас были разбросаны на кроватях, стульях или еще заполняли открытые ящики комодов. На полу громоздились коробки всех видов и размеров. Там же, стоя на коленях, одна из невольниц, которые учатся в пансионе за половинную плату, деловито складывала вещи в большой сундук. В окно спальни барабанил дождь, как это нередко бывает в ненастный декабрьский вечер.
Прошел час, в течение которого невольница продолжала укладывать вещи, все так же молчаливо и споро. Никто не появился за это время в спальне, а сама пансионерка иногда выходила поискать недостающую принадлежность туалета в другие комнаты. Тогда она уносила с собой свечу, и комната погружалась в сплошной мрак и совершенную тишину. Однако вскоре все переменилось. Внизу послышалось хлопанье дверей, затем голоса в коридоре. Экзамены окончились, и ученицы освободились. Раздались шаги, девицы быстро поднимались по лестнице. Вот шаги уже у порога, и пансионерки со смехом ворвались в спальню. Большинство вошедших девушек были высокие, привлекательные, «сливки общества», все в очень дорогих, лучших нарядах. Шелковые платья, отделанные кружевами, скользнули мимо бедно одетой, озабоченной делом невольницы на половинном содержании, все еще коленопреклоненной на полу возле сундука. В своем темном закрытом шерстяном платье, украшенном только узкой тесьмой, она представляла не очень для нее лестный контраст с пышно разодетыми девицами. Последние не обратили ни малейшего внимания на эту особу, не принадлежащую к их касте, но собрались группками у туалетных столиков, стоявших в нишах под окнами. Комната наполнилась болтовней, и в общем шуме можно было расслышать только отдельные фразы.
— Ну до чего я рада, что все уже позади. Я вся дрожала, когда надо было играть сонату. Я хорошо ее исполнила?
— О да, а я хорошо прочла отрывок из Расина? Это был настоящий французский, без акцента?
— Да, ты прочла замечательно, но миссис Тернер поступила просто отвратительно, не дав мне награды за музыку. Все расскажу папе, когда приеду домой, и вряд ли он разрешит мне снова вернуться в этот пансион.
— О да, все очень несправедливо! И мама говорит, что именно этим ей и не нравится наша школа.
— Значит, твоя мама ошибается, — прервала говорившую еще одна молодая леди довольно импозантной внешности. — Я как раз считаю, что миссис Тернер распределила награды очень правильно.
— Ну конечно, ведь она никогда не оставит без внимания вас, мисс Де Капелл. Вы одна из ее любимиц.
Мисс Де Капелл отвернулась с презрительным видом и продолжала разговор с двумя темноволосыми девушками, похожими на испанок, Джулией и Гарриэт Дэниелс, дочерями Тэдьюса Дэниелса, эсквайра. Разговор касался главным образом того, что происходило на экзаменах, а также — платьев и внешности тех, кто получил награды. Молодые леди обменивались также взаимными комплиментами.
— А ты, Амелия, так хорошо выглядела, когда получала награду за рисунок, была ну просто красавица.
— Глупости, Гарриэт. Я вполовину не такая яркая, как ты. Это розовое платье из газа тебе очень к лицу. Да, кстати, что ты думаешь о мисс Эшворт?
— Не знаю. То же, что всегда. Вид у нее был гордый.
— Да, как всегда, но она очень умная. И сколько же наград она получила!
