всего Человечества.
Глава 1
Мемы
Не бывает «абсолютных» истин, все истины наполовину состоят из лжи. Если же к ним относиться как к «абсолютным» истинам, все пойдет насмарку.
Слово «мем» я впервые услышал несколько лет назад во время одной из ожесточенных политических дискуссий, которые мы вели с коллегами в кафе компании Microsoft. В те годы во время обеденного перерыва мне не часто доводило слышать какие-либо незнакомые слова. Я самоуверенно считал себя достаточно начитанным (и не стоит забывать о трех с половиной годах, проведенных в Гарварде!), чтобы знать все слова, которые могут быть произнесены в кафетерии во время обеденного перерыва.
Я обедал с Чарльзом Саймони и Грегом Казником, двумя наиболее мною уважаемыми коллегами из Microsoft. Возможность совершать ланч с этими прекрасно образованными и блестящими людьми была далеко не из последних причин, почему я работал на Microsoft. Именно Чарльз, кстати говоря, содействовал моему устройству на работу в эту фирму в 1981 г. и годом позже поручил мне написать первую версию программы Microsoft Word. (Следует признать, что это у меня неплохо получилось. Теперь я понимаю, что за программой Word стояли «хорошие мемы».)
Мы говорили о политике и правительстве, которое по-прежнему финансирует проекты, основное назначение которых — увеличение популярности отдельных политиков. Почему, задавали мы вопрос, общество избирает неэффективных и коррумпированных политиков? Может, избиратели попросту дураки? (В Microsoft действовал негласный «мем», согласно которому одной из вероятных причин, по которой что-либо не было сделано должным образом, является чья-либо глупость.) Чарльз, как обычно, ответил энергично, со своим венгерским акцентом, не прекращая уплетать «салат Цезарь» (без анчоусов, но зато с красным перцем):
— Хорошие мемы.
— Будьте здоровы, — сказал я, как если бы он чихнул.
— Нет, хорошие мееемы, — повторил Чарльз.
— Хорошие что? — переспросил я.
— Меемы, меееемы! — снова повторил Чарльз.
— Мемы, — как эхо, повторил Казник.
— Ты смеешься над нами! — добавил Чарльз. — Ты что, никогда не слышал о мемах?
— Ты не знаешь, что такое мемы? — снова откликнулся Казник.
— Мемы? — замычал я непонимающе, поскольку это все, что я на тот момент мог внести со своей стороны в дискуссию. — Что такое мемы?
— Мем — это как Пятая симфония Бетховена, — нашелся Чарльз.
Казник возразил:
— Подожди-ка, я с этим не согласен. Я сомневаюсь, что Пятая симфония Бетховена является мемом. Возможно, она содержит хорошие мемы, но сама симфония — это не мем.
Чарльз сдвинул брови, обдумывая это возражение.
— Хорошо, — сказал он, — хо-ро-шо.
Это его «хо-ро-шо» тоже было мемом (если это действительно мем), который он усвоил еще на своей работе в исследовательском центре Xerox Palo Alto (PARC). Этим «хо-ро-шо» он в действительности пользовался для того, чтобы его не перебивали в тот момент, когда он обдумывает ответ.
— Ну, хорошо, ты прав, — уступил он наконец. — Пятая симфония Бетховена мемом не является. Но ее первая тема, это «та-та-та-ТАМ» — самый настоящий мем.
Казника этот ответ не устроил.
— А я думаю, что даже «та-та-та-ТАМ» — это не мем. И если и мем, то далеко не в полном смысле этого слова. И вообще это плохой пример.
— А что может быть хорошим примером? — от любопытства я уже переходил на крик.
— Ладно, — сказал Казник, — сейчас я все объясню. Если ты постоянно напеваешь «та-та-та-ТАМ», то это будет примером хорошего мема. Но Чарльз, вероятно, имел в виду другое. Я тут уточню: факт наличия миллионов копий Пятой симфонии Бетховена на пластинках и компакт-дисках еще не делает нее хорошим мемом.
— Позволю себе не согласиться, — запротестовал Чарльз.
Казник ответил ему:
«Уточним. Иными словами, ты хочешь сказать, что библиотеки — это лишь способ из одних книг производить другие? — Я еще не успел усвоить эту формулировку, как Казник продолжил: — Понимаешь, мне кажется, это философский вопрос — что именно мемы делают с людьми. Если ты сделаешь целую папку фотокопий[1] какого-либо документа, то только этим ты не сделаешь из него хороший мем. Но если ты раздашь эти копии и люди их запомнят и начнут повторять, это будет хороший мем».
Пока сознание Чарльза обрабатывало эту мысль, он произносил свое «хо-ро-шо» и всем своим видом внушал благоговейный трепет. Наконец он согласился:
— Порядок. Хорошо сказано.
— Спасибо за внимание.
Воцарилась тишина, а я между тем запаниковал: мои коллеги, очевидно, сочли беседу законченной, я по-прежнему не знал, что такое мем. Я понял только, что он имеет нечто общее с информацией, и наудачу спросил:
— Иными словами, мем — это любая информация?
Чарльз и Казник открыли рты одновременно. Казник заговорил первым:
— Разрешишь? Мем — это то, чему подражают. Мем — это основная единица имитации.
— То есть мой зевок является мемом? — привел я первый пример, пришедший мне в голову.
— Пожалуй, нет. Впрочем, не знаю, это неудачный пример, — засмеялся Казник.
— Ха-ха, — загоготал Чарльз. — Ты попался на собственную удочку.
— Вовсе нет, — защищался Казник. — Дело в том, что зевок — это поведенческая практика, а мемы, как я полагаю, это мысли.
— Давай еще! — обратился ко мне Чарльз. — Ты поставил неправильно вопрос. Кого волнует, является ли зевок мемом! Правильно было бы спросить: какие мемы являются наиболее интересными.
— Вот именно, — поддакнул Казник.
— Ну, какие мемы интересны? — спросил я столь же послушно, как я соблюдаю прочие инструкции.
— Интересный вопрос, — сказал Чарльз.
В попытке ответить на этот вопрос я провел два следующих года.
Мем — это секретный код человеческого поведения, своего рода Розеттский камень, с помощью которого мы можем разобраться в сути религии, политики, психологии и культурной эволюции. К сожалению, этот же ключ открывает ящик Пандоры и позволяет изобрести новые изощренные методики манипулирования массовым сознанием. Возможно, что вскоре мы будем с умилением вспоминать «старые добрые дни» и сегодняшнюю навязчивую рекламу по телевидению, речи современных политиков и телевизионных евангелистов.
Термин «мем» впервые был использован в 1976 году оксфордским биологом Ричардом Доукинсом в книге «Эгоистичный ген» (Richard Dawkins, The Selfish Gene). Затем изобретение Доукинса подхватили другие ученые, занимающиеся эволюционной биологией и психологией — например, Генри Плоткин (Henry Plotkin),
