разговоры, чтобы занять время. Я прямо заявил:
– Кончай с этим дерьмом.
Энн отпрянула, но я еще не закончил:
– Я не видел тебя сто лет, а ты несешь эту вежливую чушь. Тебя явно избили – и что?… Будем говорить о погоде? Кончай с этим, черт побери.
Бог мой. Я надеялся, что официантка не слышит. Энн уже была готова вскочить, затем взяла чашку и отпила глоток Рука у нее слегка дрожала. Она глубоко вздохнула:
– Ты знаешь, я вышла замуж?
Я кивнул, чувствуя глухую тоску в сердце. Мои глаза остановились на ее пальце, на блестящем золотом кольце. Энн бездумно поворачивала его. Из всех путей, которыми следует наш разум, особенно когда ему угрожают, я запомнил один, изложенный моим другом-психом Саттоном. Мы сидели в пабе в Северном Керри, одном из тех старых заведений, где даже в три часа ночи хозяин бросал на стойку ключи и говорил:
– Закройте все, когда закончите, ребята.
Вот-вот, именно такое редкое место, неоценимое сокровище. Я тогда все еще был полицейским и нес службу среди студентов. Я должен был усмирять студентов, разгонять вечеринки, где курили травку, вытаскивать ребятишек из реки – обязанности, которые сводят вас с ума. У меня было два дня выходных, и мы с Саттоном всерьез запили. Под всерьез надо понимать, что пили мы без продыха. Даже во время похмелья. Саттон руководил процессом и как раз наливал две кружки пива, стоя за стойкой. Он поставил кружки, чтобы осела пена, и взял пригоршню яиц, плавающих в какой-то жидкости в сосуде, стоящем на нижней полке.
– Маринованные, чтоб меня украли… наверное, вроде нас. Хочешь попробовать?
Я отказался, так что он съел два яйца, и пока жевал, проговорил:
– Джек, я не рассказывал тебе о мужиках, которые играют со своим обручальным кольцом?
Я помнил, но ответил отрицательно.
Саттон откинул голову назад, сунул целое яйцо в рот и принялся жевать, как лошадь. Сказал:
– Те парни, которые балуются со своим обручальным кольцом, одержимы сексом.
Я не принял его заявление всерьез, пожал плечами, но в последующие годы стоило мне увидеть мужика, крутящего свое обручальное кольцо, как я думал: «Ого!»
Вернемся к Энн, к ее вопросу, знал ли я о том, что она вышла замуж. Еще бы мне не знать. Ответил:
– Да, слышал.
Она направила взор куда-то над моей головой и начала:
– Тим, мой муж, он неплохой человек, но он иногда… выходит из себя.
Я подумал про себя: «Вот как вы теперь это обозначаете». Вслух же произнес:
– Из-за чего?
Она взмахнула рукой:
– Теперь в полиции все иначе, не так, как в то время, когда ты служил, Джек Сегодня почти невозможно быть полицейским. После Эббилары, после того случая, когда учитель убил свою дочь, люди возненавидели полицию. Тима это так злит… что он иногда не сдерживается. Это у него помимо воли.
Вот вам самое часто употребляемое оправдание в ирландской психологии. Неважно, какие пакости совершаются, какое зло причиняется, песня остается той же: «У него это помимо воли».
Разумеется, все это чушь, все-то они понимают, да еще и злорадство потом испытывают. Если вы когда-нибудь достигните уровня прощения, ваша молитва может быть только такой: «Отче наш, прости их, хотя они ведают, что творят».
Я потянулся за сигаретой. Теперь уже и моя рука дрожала.
– Ах, Джек, эти сигареты тебя убьют.
Пришлось прикусить язык, чтобы не сказать: «Скорее, такие парни, как твой муж».
Чтобы протянуть время, я отпил глоток кофеина, и мне слегка полегчало.
– Так он тебя бьет? – спросил я после паузы.
Этот стыд на ее лице, жуткий взгляд жертвы, которая считает, будто она заслуживает этого наказания, что усиливает ужас преступления.
Господи.
Энн ответила:
– На него очень давили, обвинили во взяточничестве. Тиму нравится быть полицейским. Если бы он им не был… он бы…
Тот Тим Коффи, которого я помнил, способен построить гнездо в вашем ухе и взять с вас же арендную плату. Тот еще тип придурка, самый большой человек в полиции, хотя вся правда в том, что он просто большой. Как все хулиганы от природы, Коффи способен выжить всюду. Я сказал:
– Что бы с ним тогда случилось? Он бы кончил, как я?
По ее лицу я понял, что она не это хотела сказать. Она, как говорят американцы, «не соединила точки» или «не просчитала». Я внезапно вздрогнул, сообразив, что Энн, скорее всего, вообще обо мне не думает.
Она взглянула на меня:
– Извини, Джек, я ничего такого не хотела сказать. Короче, я начала канючить: женщины обычно так делают, когда напуганы. Я пыталась перестать, но во мне как дьявол засел. У Тима плохой характер, и он не сдержался.
Последнее новшество для оправдания насилия. «Не сдержался» – вместо того чтобы назвать его злобной сволочью. Мужик убивает всю свою семью и говорит: «Я не сдержался».
Я тоже готов был перестать сдерживаться. Спросил:
– Это первый раз?
Энн выставила все свои колючки:
– Прости?
– Он навалял тебе в первый раз?
– Да.
Она лгала, я мог это понять, может быть, даже посочувствовать немного. Тут ей пришла в голову мысль, и она встревоженно проговорила:
– Ты ведь ничего не будешь делать, Джек?
– Делать? Что я могу сделать? Он ведь полицейский.
Тут наступил самый тяжелый момент. Энн схватила меня за руку, и меня будто электричеством ударило. Черт, ты строишь стену вокруг своих чувств, настоящую крепость, чтобы изолировать свои нервные окончания, и какое-то легкое прикосновение – и вся крепость рассыпается. Блин. Она умоляла меня:
– Джек, я хочу, чтобы ты мне пообещал. Дай мне слово.
Я встал, почувствовав нечто вроде головокружения и уж определенно тошноту. Достал какие-то деньги, рассыпал их по столику и сказал:
– Этого я тебе обещать не могу.
Выйдя из кафе, я обнаружил, что льет дождь. Когда, твою мать, он успел начаться? Моя белая рубашка промокла, а проезжающая машина залила грязной водой мои брюки. Я вполне мог кого-нибудь убить. Свернул налево, бормоча себе под нос:
– Мне нужно провести расследование. Вот чем я займусь – расследованием.
Человек, показавшийся мне знакомым, проходя мимо, заметил:
– Это плохой признак – говорить самому с собой.
Еще бы мне не знать!
6
Когда я вошел в парк Ньюкасл и направился к дому, где жила Сара Брэдли, мне приходилось подталкивать себя и убеждать. Мой внутренний голос изрекал: «Какая пустая трата времени, не говоря уже о безрассудстве».
