государственным советником, но перемены титула не изменили барских привычек. А мелькнувшая у парадного подъезда новая с меховым воротником шинель и вовсе наводила благоговейный трепет на сотрудников.
«Старик», которому к тому моменту исполнилось всего-то пятьдесят пять лет, отличался суровым нравом. Среди студентов и прочих «низших чинов» еще ходила байка о падении и мгновенном возвышении одного ассистента…
Бедолага чуть не поплатился должностью за пустяковую халатность. Плеснул в колбу с остатками почвы серную кислоту, да так и оставил на ночь. А во время утреннего обхода наш, тогда еще действительно статский советник или просто директор Петровской академии, обратил внимание на темную жидкость в не вымытом сосуде.
Львиный рык и приказ разыскать виновника возымели мгновенное действие. Теряющий связь с реальностью несчастный предстал перед разгневанным Юпитером. Громовержец выпятил грудь, скинул с лысой головы соболью шапку, и, сверкнув стеклами пенсне, леденящим душу шепотом произнес: «Вон!».
Вынос тела сопровождала могильная тишина. Его высокородие, сокрушенно вздыхая, задумчиво погрузились в мягкое кожаное кресло, механически переводя взгляд с грязной колбы на потолок, книжную полку и обратно на сосуд, так некстати попавшийся ему на глаза. Чьи-то услужливые руки уже потянулись к незадачливой посудине с темной жидкостью… «Стоп! – возопил директор. - Назад! Фильтр! Чистый Erlenmeyer! Filtrer! »
Приказ не нуждался в переводе. Свита все поняла с полуслова. Вот он момент божественного озарения! В оплошности сотрудника - недотепы «небожитель» узрел путь познания одной из тайн плодородного слоя, humus acids, гумусовых кислот.
Отфильтрованный настой напоминал цветом крепко заваренный чай. Василий Робертович улыбаясь, рассматривал его, тихо мурлыкая себе под нос какой-то легкомысленный мотивчик. «Вернуть», - тихо процедил он …
Не ручаюсь за точность описанных событий, но именно тот момент стал «звездным часом» прежде незаметного тихони, Владимира Петровича Бушинского, прозванного позже за усердие и молчаливость … «Серым кардиналом».
У нашей истории есть продолжение. И оно не о вымытой до блеска лабораторной посуде, а о «достославных деяниях рыцаря» Василия Вильямса и его «верного оруженосца» Владимира. Они не сражались с ветряными мельницами, а защищали «диалектическое почвоведение» и провозглашали «социалистическое земледелие». И именем сим, победивши, отправляли в безвозвратную ссылку несогласных коллег, совершали варварские набеги на природу, утверждая веру в неистощимость плодородного слоя, в исключительность затеянного в стране эксперимента.
Проявим уважение к званиям. Начнем с бывшего статского генерала. «Красный» профессора слыл не только творцом «новых» идей, но и изощренным инквизитором, с неповторимым изяществом, громившим и разоблачавшим буржуазные «ереси» в науке.
«Все до смешного просто,- вещал он. - Вот «Капитал», где черным по белому написано:
«При РАЦИОНАЛЬНОЙ системе хозяйства производительность почвы может быть доведена до такой степени, что она будет повышаться из года в год в течение неограниченного периода времени, пока, наконец, не достигнет высот, о которых мы, сегодня, едва можем составить представление».
Ну, а какая система самая рациональная, как не та, что освящена РЕВОЛЮЦИЕЙ и… покровительством МУДРОГО ВОЖДЯ?
«Марксисты» от земледелия не желали знать историю, а историю почвоведения и агрономии в особенности. Они присягали и служили даже не учению Маркса, а событиям. Ведь простое сопоставление слов их «кумира» и Юстуса Либиха объяснило бы нехитрую суть приведенной цитаты.
Речь шла всего лишь о не совершенстве земледелия девятнадцатого века. О не соблюдении законов «полного возврата» и «минимума», открытых немецким химиком (Вы должны помнить о них, если читали главу «Евангелие от Юстуса»). Иными словами, о том времени, когда хозяева прекратят бездумно грабить землю и начнут использовать минеральные удобрения. А не о создании «вечного двигателя».
Увы, простых истин не достаточно для возвышения, славы. Славы великого реформатора, завоевателя, диктатора. ЕМУ, ИМ, расталкивающим друг друга локтями, с безумными, хитрыми, остекленевшими от жажды власти глазами виделся только один путь: «Россию вздернуть на дыбы!»
А получилось на дыбе. В двадцатых годах прошлого столетия страну Советов терзали странные противоречия. Зарождавшееся Богатство в городе и деревне, неискоренимая Бедность и Власть складывались в магический треугольник раздора.
Власть противостояла всем, хотя и называлась народной. Она получала хлеб, силу от тружеников земли, и ненавидела их за это. Она питалась идеями и знаниями, уничтожая людей науки и сея вражду в их рядах. Она демонстративно благоволила беднякам, но стоило тем вырваться из порочного круга нужды, как они, тут же, становились ее противниками.
Коллективизация крестьянских хозяйств обернулась голодом и искалеченными судьбами. Механизация – потерей почвенных богатств.
А травопольная система, предложенная, бывшим статским советником Вильямсом, одной из «сывороток правды», с помощью которой распознавались «враги народа».
Еще с давних времен было известно: почва почв – чернозем во многом обязана своим замечательным плодородием особой структуре верхнего слоя, сложенного комочками. Они подобно сосудам хранили питание и влагу для растений.
Комочки образовывали корни трав. Вывод напрашивался сам собой. Достаточно засеять поле люпином и прочими бобовыми, чуть-чуть подождать (год, другой) и оно восстановит свои силы.
Идея не новая. В середине девятнадцатого века ее реализовал немецкий агроном Иоганн Шубарт. В обильной дождями Северной Германии, покрытой легко размываемыми и развеваемыми песчаными землями, результаты оказались неплохими.
Увы, родственное Пруссии, Нечерноземье, Вильямса явно не удовлетворяло, хотя большинство его опытов проводилось именно здесь. На бесплодном Севере и повторением чужих истин карьеры не сделаешь. И он вносит «коррективы».
«Первая и главная заповедь моей системы, - провозгласил государственный советник, - состоит в том, что сеяние трав должно сопровождаться глубокой вспашкой!».
Другая «заповедь» распространяла травополье на всю территорию СССР.
О «глубокой вспашке»: отдельный разговор. Но как отрицать очевидное? Влияние климата, закон зональности, индивидуальный подход к восстановлению сил почвы? Увы, непререкаемая власть сладка «неоспоримой правотой». Обладая ей, можно и «травополье» назвать единственно научной системой, и разглагольствовать о беспрерывном повышении урожайности, и, одновременно, вводить продовольственные карточки.
Ни в чем большевики не испытали больших неудач, нежели в сельском хозяйстве. Убожество новых идей становилось тем очевиднее, чем острее ощущалась нехватка хлеба в стране. Стране, где урожаи едва достигали тех, что получали в Римской империи времен упадка.
«Грандиозный» сталинский план, собрать семь-восемь миллиардов пудов зерна, так и остался не выполненным. Для этого, по признанию самого Вильямса, требовалось, как минимум, удвоить производство пшеницы, ячменя и ржи в СССР и довести их до… пятнадцати центнеров с гектара. Вот тогда, только тогда, на каждого жителя «великой державы» пришлось бы… по ДВЕ буханки хлеба в день! А пока обходились ОДНОЙ. О мясе, понятно, молчали. Не делиться же со скотиной последним куском хлеба. Перебьется травкой, а зимой и солому с крыши можно скормить.
Но голод меньше всего смущал академика. Он твердо верил в «стахановское движение», отвечал поздравлениями на рапорты «передовиков» производства, больше напоминавшие измышления писателей фантастов. С удовольствием читал последние «сводки» с полей, в которых звучали бравурные марши, здравицы в его честь и невнятное бормотание о «творчески переработанных» рекомендациях вождя земледельцев и его великого патрона.
Читал и прощал «невинные преувеличения», достигавшие порой сотен центнеров зерна и многих тонн корнеплодов с одного гектара. Хотя на его опытных участках, где заботой окружали каждый колосок,
