Юбер, потеряв с его уходом контроль над собой, схватил Алена за руку и начал трясти, приговаривая:
— Imbecile. Imbecile44.
Ален утратил самообладание и, в нарушение собственного кода чести, выпалил:
— Maisje n'ai rien fait! Je n'ai rien fait45.
— Imbecile, — повторил мсье Юбер, переводя дыхание.
— Madame, — воззвал слуга к Эдит, — dites-leur. Jen'ai rien fait46.
— Может, мне кто-нибудь объяснит… — начала Эдит, но осторожные эти слова окончательно сломили Алена, он вырвался, уже не в силах сдерживать слезы, и они хлынули у него из глаз. Его не успели остановить, он выскочил и понесся по коридору с криком «Маривонна! Маривонна!». В приоткрывшуюся дверь высунулась белокурая головка испуганной Маривонны. Ослепленный слезами Ален неловко ткнулся в горничную, та обняла его одной рукой, прижалась щекой к щеке, и оба сбежали вниз.
В гостиной миссис Пьюси наступило молчание, словно никто не знал, что же теперь делать. Конец ему положило появление кофе, по каковому случаю Моника, мсье Юбер и его зять решили уйти, заверив миссис Пьюси, что явятся по первому требованию. Эдит было двинулась вслед за ними: ни о болезни, ни о поругании не шло и речи, а с прочим можно было разобраться и позже. Однако миссис Пьюси задержала ее у дверей слабым мановением руки.
— Не уходите, Эдит, — прошептала она. — Я никак не оправлюсь от шока.
Но когда она села и налила себе кофе, Эдит показалось, что к ней, быть может благодаря этому немудреному действу, вернулись и силы, и присутствие духа.
— Будьте добры, дорогая моя, отнесите и Дженни-фер кофе, — попросила она, словно обращаться с такой просьбой было самым естественным делом. — Я отправила ее назад в постель. Надо же, какое расстройство. Я надеялась, утром мы отдохнем. Потом, возможно, спустимся к ленчу. Или прикажем подать в номер. Сомнительно, чтобы мне захотелось есть.
Она испустила трепетный вздох.
— Миссис Пьюси, вы мне можете сказать, что случилось? — спросила Эдит, беря предназначенную для Дженнифер, но, увы, не для нее чашечку душистого кофе. — Что там такое с Дженнифер? Мне она показалась вполне здоровой и нормальной. И зачем мсье Юбер тряс бедняжку Алена?
— Бедняжку Алена?! — возмутилась миссис Пьюси. — Мне это нравится. Тоже мне бедняжка!
— Но что он такого сделал? — не отступала Эдит.
— Ничего, — мрачно произнесла миссис Пьюси, промокнув платочком уголки рта. — Но кто знает, что бы он мог натворить.
— Прошу прощения, — сказала Эдит, — но я по-прежнему не понимаю, что случилось.
— Я плохо спала, — сказала миссис Пьюси. — Уснула перед самым рассветом. А потом меня разбудил шум. Хлопнула дверь. Кто-то у Дженнифер в комнате, подумала я. У меня в голове помутилось от страха. Если бы с ней что случилось…
— Но с ней ничего не случилось, — мягко заметила Эдит.
— Я поднялась, как могла, — продолжала миссис Пьюси, не обращая внимания. — Я вызвала слуг. И заставила себя пройти к ней, хотя меня била дрожь. Но с ней, слава Богу, все было в порядке. — И она снова приложила платочек к губам.
— На самом деле вы всего и слышали, как Ален принес ей завтрак, — сказала Эдит. — Сейчас, знаете ли, отнюдь не рано. Вы проспали и внезапно проснулись. А теперь с вами все в полном порядке.
Миссис Пьюси налила себе еще одну чашечку кофе.
— Я, понятно, вернулась к себе и взяла себя в руки, но все дело в шоке, Эдит, в шоке. — Она и вправду выглядела взволнованной. — И конечно, когда Дженнифер видит меня в расстройстве чувств, она и сама расстраивается. Я велела ей оставаться в постели, — повторила она. — А мсье Юберу сказала, чтоб на обслуживание нашего этажа поставил одну из девушек. Не хочу, чтобы этот парень здесь отирался. Он мне никогда не нравился. У него глазки маленькие.
Эдит — она так и не присела — оставила миссис Пьюси на ее ложе и подошла к окну. У нее перед глазами возникла Дженнифер, сидящая в постели с голыми плечами и в сползающей ночной рубашке. Потом Ален, как он некрасиво, по-мальчишечьи, разревелся и припустил по коридору. И еще ей вспомнился — но действительно ли она это слышала? — звук открываемой и закрываемой двери. Любопытно, подумала она. Любопытно.
Она на секунду прижалась лбом к холодному оконному стеклу, предоставив миссис Пьюси допивать кофе. Она пыталась затоптать первые ростки осуждения в неловкости, которые, как она чувствовала, быстро расцветут пышным цветом, дай им только волю. Миссис Пьюси боится, напомнила она себе. Ибо миссис Пьюси любое отступление от status-quo должно внушать страх. Она стара, тщеславна и не может позволить себе бояться; поэтому для нее так важно приписать собственные чувства кому-то другому. Все они прекрасно переживут случившееся и к вечеру забудут. Но, думаю, отныне я буду проводить меньше времени в обществе миссис и мисс Пьюси. В конце концов, у меня с ними нет ничего общего.
Она обернулась и успела заметить, как миссис Пьюси изящно выуживает ложечкой со дна чашки нерастворившийся сахар.
— Вероятно, вам лучше отдохнуть, — произнесла Эдит куда решительнее, чем говорила до этого. — На вашем месте я бы сегодня посидела в номере. Уверена, вся эта история легко позабудется.
— Его, понятно, придется уволить, — продолжала миссис Пьюси. — Я поговорю с мсье Юбером. Уверяю вас, это будет проще простого. Если вспомнить, сколько лет я сюда приезжаю! А что бы предпринял мой муж, об этом мне страшно подумать. — Она тяжело задышала и снова схватилась за сердце. — Да, идите, дорогая моя, раз уж вам надо. Я же знаю, вам хочется погулять. Вы у нас неутомимый ходок. Не откажите в любезности, направьте ко мне мсье Юбера, когда будете выходить.
Эдит осторожно прикрыла за собой дверь. Она никого не встретила ни в коридоре, ни на лестнице. В ваннах шумела вода, в комнатах выли пылесосы; в одной из спален громко переговаривались горничные. За конторкой портье на первом этаже мсье Юбер и его зять вели доверительную беседу, в кои веки раз прекрасно поладив друг с другом; их лица выражали умудренность, всеведение, сдержанность. Она им кивнула, решительно прошла мимо, и вращающаяся дверь выпустила ее на улицу. От холодного воздуха, да еще и сырого из-за ползущего с озера тумана ей сделалось зябко. Для такой погоды она была слишком легко одета, чувствовала себя неважно, но ощущала безотчетное нежелание возвращаться в отель за теплым свитером. Кофе, решила она. Потом долгая прогулка и, если получится, ленч где-нибудь подальше отсюда. Можно не возвращаться до вечера. Не лучше ли какое-то время вообще не попадаться никому на глаза? Эта маленькая комедия что-то начинает действовать мне на нервы.
Засунув руки поглубже в карманы кардигана, Эдит зашагала по мертвой листве, чувствуя, как волны беспокойства из-за утреннего происшествия разбегаются в разные стороны, словно круги на воде, вбирая в себя и нынешнее ее состояние, и все предстоящие ей неприятности. Вокруг все было холодно и серо. Лица редких встречных хранили, по причине безрадостной погоды, замкнутое выражение, а благожелательность улыбок и приветствий отмеривалась весьма скупо, надо полагать, в надежде на лучшие времена, когда их смогут вернуть с такой же благожелательностью; однако едва заметные изменения дневного света и даже безликая печаль этого позднего времени года казались ей предпочтительней замкнутого мирка отеля с его запахами еды и духов, с его пристальным вниманием к тому, кто в чести, а кто в немилости, с его долгой памятью и колючими взглядами, с его договорными обязательствами мило себя вести и делать вид, что все идет должным порядком. А все потому, что под одной крышей собралось столько женщин, подумала Эдит, которую саднило воспоминание о сцене в гостиной миссис Пьюси. Глупое мелкое недоразумение вроде этого, если оно и в самом деле было недоразумением, будет и дальше питать обиды, использоваться в различных целях и служить пищей для разговоров, пережевываться до бесконечности или до отъезда одной из нас. Господи, ну о чем другом здесь еще разговаривать?
Но происшедшее заставило миссис Пьюси утратить равновесие, а она к этому не привыкла. Она должна утопить свое волнение в разговорах. Должна его от себя отстранить, пока не представит всем свою минутную слабость как чужую вину и тем самым изгонит демона собственной смерти. Она не привыкла бояться. Она столько времени живет защищенной от мира, что неспособна понять — как это ее уязвили. В сущности, она неспособна понять, что кто-то вообще может быть уязвимым. Возможно, поэтому она такая жестокая. Ей было позволено достигнуть нынешней уродливой безмятежности лишь ценой полнейшего
