этого момента, — сказал он, — королевский монетный двор будет заниматься исключительно клинками сабель». В результате начались постоянные стычки. После одной из таких схваток эмир поехал в христианскую деревню и увез дочь сборщика налогов. На это посмотрели как на нечто обычное. Сам пророк Мухаммед после одержанных им побед забирал жен как у евреев, так и у христиан в качестве военной добычи. Ясно было, что пленница попадет в гарем. Изнасилование узаконивали браком. Город потрясло другое: то, что эмир возвысил пленницу над своей супругой, знатной женщиной из Севильи, двоюродной сестрой эмира и матерью его наследника. Он изгнал ее из дворца и переселил в дом за городскими стенами. Там, по слухам, она постоянно что-то замышляла и получала поддержку от Абу Сирая, знаменитого своей свирепостью в вопросах веры. Так раздор выплеснулся за пределы гарема и даже за стены города.
Вошел персидский евнух с кубками шербета. Хуман дал мне знак, чтобы я взяла один.
— Эмир дал мне поручение, и я говорю тебе о нем, чтобы не было недоразумения. Как тебе должно быть известно, эмир часто покидает город для участия в битвах. Он сказал, что во время походов скучает по супруге и хочет, чтобы у него был ее портрет, к которому в моменты тоски он может обратиться. — Ты будешь писать портрет, который увидит только эмир. Он будет смотреть на него, оставшись один. Религиозные борцы с искусством твою работу не увидят, так что не бойся, что тебя обвинят в ереси.
До этой минуты я не отрывала глаз от кубка, который держала в руках, потому что не хотела видеть лицо Хумана. Но сейчас я резко вскинула голову.
Он смотрел на меня, словно вызывая на разговор. Когда я промолчала, он взял хаик и подал его мне.
— Надень это. Я отведу тебя во дворец.
Моя мать научила меня ходить в покрывале так, словно у меня нет ног. Скользить по земле, как речная птица скользит по водной глади. Но после многих месяцев в облике мальчика я это умение утратила. Несколько раз споткнулась, пока шли через людные переулки Медины. Купцы в летних одеяниях смотрелись красочно, словно цветущее поле: я видела мужчин в полосатых персидских одеждах, ифрикийцев в джеллабах цвета шафрана и индиго, мелькали желтые шаровары евреев, на их головах не было тюрбанов, хотя солнце палило немилосердно.
Солнце слепило, когда, наконец, мы приблизились к дворцу. Некогда, сто лет назад, стены были белыми, но богатая железом земля пылью осела на штукатурку и окрасила их в розовый цвет. В щелке покрывала я увидела надписи, вырезанные на арке ворот. Их было бесчисленное множество, казалось, по пути к небесам вихрь подхватил голоса тысячи верующих и запечатал их в камне: «Нет победителя, кроме Аллаха».
Я вошла в огромную деревянную дверь, зная, что, возможно, никогда отсюда не выйду. Старая женщина, с лицом, сморщенным, словно высохшая вади, привела меня на женскую половину.
— Так это Аль-Мора? — спросила старуха.
Аль-Мора. Мавританка. В новой жизни мне даже не было позволено иметь имя.
— Да, — ответил Хуман. — Обращайтесь с ней достойно.
Так меня передали, словно ручную кладь. Я ушла от Хумана, не ответив на его прощание. Старуха закрыла за мной дверь. Мне вдруг захотелось повернуться и побежать назад, схватить презренную руку Хумана и просить увести меня из дворца, стены которого надвинулись на меня, словно тюремные.
С момента моего пленения я испытала все виды страха. Боялась попасть на презренные работы в зловонных местах. Видела себя избитой, затравленной, обессилевшей.
Старуха сняла с меня хаик и передала его красивому мальчику лет семи-восьми. Сделала знак, чтобы я сняла сандалии. Возле двери лежали приготовленные для меня вышитые тапочки. Старуха поманила меня пальцем, и мы пошли в комнаты, чье великолепие похитило слова из уст поэтов.
Сначала мне показалось, что стены пришли в движение, а потолок повалился на голову. Подняла руку, чтобы устоять, и прикрыла глаза от блеска. Когда снова их открыла, заставила себя смотреть только на одно место в комнате — на изразцы, окрашенные в голубовато-зеленый, коричневый, черный и лиловый цвета. Они были уложены так замысловато, что, казалось, будто по нижней трети стен крутятся вихри. Взглянув наверх, увидела, что падающий потолок на деле был куполом, с которого спускались гипсовые сталактиты, гармонично повторявшие друг друга.
Мы прошли бесконечную вереницу комнат, столь же великолепных, сколь и разнообразных. Один или два раза навстречу попадались служанки. Девушки уважительно кланялись старухе и бросали на меня быстрый любопытный взгляд. В мягких тапочках мы неслышно шагали мимо стройных колонн и длинных бассейнов, отражавших, словно зеркало, бесчисленные переплетающиеся надписи на потолке.
Добрались до каменных ступеней. Лестница сужалась по мере подъема. Когда забрались, старуха, тяжело дыша, привалилась к стене и нашарила в складках одежды большой медный ключ. Она вставила его в замок и отперла дверь. Я увидела круглую комнату. Белые стены лишены украшений, за исключением пазухи каменного свода у двух арочных окон на дальней стене. Я залюбовалась замечательной цветной резьбой. Мебели было немного: маленький шелковый ковер для молитв персидской работы; красивый узкий диван с яркими подушками; низкий столик, инкрустированный перламутром; книжный стеллаж и резной сандаловый шкаф. Я подошла к окнам, поднялась на цыпочки, взялась за подоконник и, подтянувшись, выглянула наружу. Увидела тенистый сад с фруктовыми деревьями. Узнала фиги, персики, миндаль, айву и вишню. Ветви деревьев были так увешаны плодами, что земли под ними не было видно.
— Тебе нравится комната?
Я впервые услышала голос старухи. Он был скрипучим, но произношение отличалось изысканностью. Я повернулась и смущенно на нее взглянула.
— Мне сказали о твоем задании, и я подыскала комнату, где тебя никто бы не беспокоил. Этой комнатой никто не пользовался, с тех пор как последняя жена эмира покинула дворец.
— Да, комната очень хорошая, — ответила я.
— Девушка принесет тебе прохладительные напитки. Скажи ей, если захочешь чего-нибудь особенного. Здесь можно удовлетворить любые желания.
Женщина повернулась и подала знак мальчику следовать за ней.
— Простите, — сказала я быстро.
В голове теснились вопросы.
— Простите, могу я спросить, почему на женской половине так мало людей?
Женщина вздохнула и прижала ладонь к виску.
— Могу я сесть? — спросила она, уже опустив худое тело на диван. — Ты, вероятно, недавно в городе.
Это было утверждение, а не вопрос.
— Ты приехала в смутное время. У эмира сейчас только две мысли: война с Кастилией и девушка, которую он называет Нура.
Глаза, словно два ярких камешка, утонувших в морщинистой коже, внимательно смотрели на меня.
— Из-за своего каприза он отослал кузину Сахар вместе со свитой. Эмир никому не доверяет. Он знает свою кузину и ее склонность к заговорам. Убрал и наложниц — передал их своим любимым офицерам, чтобы никто из них не стал орудием мести Сахар и ее сына, Абу Абдаллаха. Абдаллах остро воспринял оскорбление матери. Нура пришла сюда без всего, в одном рваном платье. И обслуга у нее маленькая: я да несколько плохо обученных девушек, не привыкших к городской жизни.
Я изумилась смелости ее слов и взглянула с тревогой на стоящего возле стены мальчика в тюрбане.
— Не бойся, — сказала она. — Это брат Нуры. Его взяли как наложника-катамита, но, по просьбе сестры, эмир воздерживается от использования его в таком качестве. Я готовлю его в услужение при дворе.
Она снова вздохнула, но в глазах мелькнула улыбка. Помолчав немного, она продолжила:
— Ты считаешь меня непочтительной? Разве не естественно потерять уважение к принцам, после того как насмотришься на них, еле стоящих на ногах и пыхтящих, точно собаки? Я была наложницей деда этого эмира. От старого козла несло мертвечиной, когда он затащил меня в постель. — Этот, — она мотнула головой в сторону тронного зала, — сделался кровавым тираном. Посшибал головы всем высокородным
