Олега Львовича омрачилось. - Но первый раз в своей жизни я сделался убийцей именно таким образом...
Он умолк. Я уж боялся, что не услышу продолжения. Но оно все же последовало.
- Это было в двенадцатом году. Шестнадцати лет я поступил в военную службу. Мечтал разить французов бессчетно и беспощадно, да только вышло иначе... При отступлении от Москвы моего приятеля, такого же юнкера, как я, всего годом или двумя старше, сразила пуля. В живот. Была неразбериха, почти паника. Никто кроме меня подле раненого не остался. Мучился он ужасно. Ваш нынешний горец был стоек и в мужском возрасте, он только зубами скрипел да постанывал, а мой товарищ, совсем мальчик, истошно кричал. Помочь ему было нельзя...
- И вы... убили его?
- Да. Он умолял меня об этом. - Олег Львович передернулся. - Эта картина преследует меня всю жизнь, вот уж тридцать лет. Но иначе поступить я не мог... Вот третий случай, когда я признаю убийство допустимым: если оно является актом милосердия. И коли - всякое на войне возможно - со мной произойдет то же, а вы окажетесь рядом, прошу вас не проявлять мягкости.
Я горячо обещал и просил его о том же.
Пленного мы доставили без приключений. Притом не в передовой отряд, а прямо к командующему. Тот несказанно обрадовался - неясность ситуации угнетала его всё больше.
- Считайте, крест ваш, - сказал мне Фигнер. - И вам, Никитин, тоже зачтется.
- А если старик будет молчать? - спросил снова откуда-то вынырнувший Честноков.
Но это опасение не оправдалось.
Седобородый 'язык' говорил много и даже охотно, поминутно возводя глаза к небу и прославляя Пророка. Прапорщик из туземной милиции едва успевал переводить.
Никитин куда-то ушел (я давно понял, что он предпочитает держаться подальше от начальства), но я остался - на правах ординарца и вообще героя.
Оказалось, что мы захватили муллу аула Саршек, от входа в долину это селение было пятым. Священнослужитель в спешке забыл взять из мечети Коран, которым очень дорожил, и потому вернулся, сопровождаемый двумя охранниками. По мнению старца, всё случившееся было волей Божьей, смерти он не страшился, а с гяурами согласился разговаривать с одной-единственной целью: пусть знают, какие дивные чудеса ниспосылает Аллах своим верным рабам.
История, которую он рассказал, в самом деле, была диковинная.
Якобы по пути в долину 'великому имаму, да славится имя его' привиделся вещий сон. Шамиль спал, окруженный верными мюридами, и ему пригрезилось, будто по небу летят два орла, белый и бурый. Вдруг они сделали круг и расстались: бурый полетел в сторону, а белый повернул назад. 'Что сделал бы простой человек, увидев такой сон? - воздел ладони к небу мулла (генерал велел развязать его). - Пожал бы плечами и отправился дальше. Но не таков великий имам, просвещенный от Бога'.
Если опустить цветистости и поминание Всевышнего, случилось вот что. Шамиль истолковал видение так, что он сам (белый орел) со своими ближними мюридами должен поворачивать обратно в Чечню, а Хаджи-Мурат (орел бурый) с отрядом пускай движется в Семиаулье, но не прямым путем, по дороге, а сторонним - узкими горными тропами. Наиб заспорил с имамом, не желая тратить лишнее время и утомлять лошадей, но Шамиль пригрозил ему небесной карой, и Хаджи-Мурат послушался. Он со своими джигитами ехал день и ночь, а в долину спустился только нынче утром.
- Так вот почему на горе нет дыма! Оказывается, в долину есть другой путь! - воскликнул генерал. - Шамиль, выходит, от нас ускользнул!
Разочарованию не было предела. Зато разом объяснились все загадки. Хаджи-Мурат прибыл слишком поздно, чтобы устроить крепкую оборону в горловине. А жители, несмотря на наше наступление, поголовно взбунтовались под воздействием религиозного фанатизма - так впечатлил их вещий сон имама.
Пленник захихикал, видя перекошенные лица врагов, и сказал еще что-то.
- Он говорит, ихние лазутчики знают про засаду на восточной дороге, - перевел прапорщик. - Твои аскеры, урус-генерал, могут там сидеть хоть до конца мира. Люди Семи аулов уйдут за Хаджи-Муратом горной тропой.
- Дозвольте, ваше превосходительство. - Вперед шагнул Честноков и вдруг схватил муллу за бороду. - А ну говори, черт, где начинается эта тропа. Надо туда казаков послать, чтоб бунтовщикам отступать было некуда!
Старик рассмеялся и плюнул жандарму в лицо. А потом высунул язык, прикусив его крепкими белыми зубами: мол, откушу, но не скажу.
- Дело большое, от него исход всей экспедиции зависит. - Майор утерся, деловито оглядывая деревенскую площадь, где происходил допрос. - Это, Александр Фаддеич, по моей части. Дозвольте я с аллаховым служителем по-своему потолкую.
- Что ж, потолкуйте. - Фигнер был мрачнее тучи. Он-то представлял себя покорителем Кавказа, а теперь дело сулило закончиться пшиком. - Если перехватим тропу, то пусть не Шамиля, хоть Хаджи-Мурата возьмем. Только уж вы побыстрей.
- Я живенько.
Генерал со штабом тронулись дальше, а Иван Иванович махнул двум своим солдатам, шепнул им что-то. Старика взяли под руки и отволокли к старому вязу, росшему посреди годекана. Вокруг всё грохотало и рушилось: солдаты взрывали сакли, крушили заборы, в щепки рубили ворота. Под сапогами хрустели осколки расколоченной глиняной посуды, в воздухе летал пух, а из нескольких мест тянуло чадом.
Мне было интересно, каким образом майор станет развязывать упрямцу язык. Мысль о пытке в мою голову не приходила - для европейской армии, каковою являлась наша российская, это было невообразимо. Другое дело - порка, она считалась делом вполне обыденным. Поэтому, когда я увидел, что с муллы срывают одежду, решил: будут сечь.
Но вышло не то. По указанию Честнокова солдаты привязали пленнику к щиколотке веревку, перекинули ее через сук и натянули, так что бедняга оказался висящим вниз головой. Свободная его нога нелепо дергалась в воздухе, борода висела, касаясь земли, лицо быстро налилось кровью и почти почернело. Вид обнаженного старческого тела был тягостен. Сначала мулла пытался закрывать руками (они были свободны) срамное место, но потом, видно, решил, что гяуров стесняться нечего, и прижал ладони к груди. Его била судорога, и он рывками покачивался из стороны в сторону, однако не издавал ни звука.
Майор присел на корточки, велел переводчику повторить вопрос о тропе. Губы старика зашевелились.
- Что он, образумился? - нетерпеливо спросил Честноков.
- Нет, он молится, - ответил милицейский прапорщик и приложил руку сначала ко лбу, потом к груди. - Зря теряете время. Ничего он не скажет.
- Ну пускай висит, пока не издохнет. В назидание прочим. - Майор распрямился. - Невзоров! Примкни штык и стой в карауле, пусть арьергард пройдет, полюбуется. Потом распорешь ему брюхо - чтоб кишки висели.
Жандармский унтер-офицер козырнул:
- Так точно, ваше высокоблагородие. Не впервой.
Здесь майор поймал мой негодующий взгляд.
- Вещий сон, как же, - процедил он. Его прищуренные глаза обожгли меня злым огнем. - Меня не обдуришь. Я с самого начала подозревал, что дело нечисто. Шамиль - чертяка хитрый. Будем разбираться, что за сорока вам с Никитиным весточку на хвосте принесла. Но сначала поглядим, не будет ли еще каких сюрпризов.
Сердце у меня сжалось. Как бы вместо награды дело не окончилось следствием. Вместо того чтоб высказать Честнокову протест по поводу азиатской экзекуции пленного, я смолчал.
Обозные с саперами продолжали разрушать деревню, а боевые части, построившись в колонну, шли через площадь дальше на восток. Предстояло стереть с лица земли три оставшихся селения. Солдаты угрюмо смотрели на корчащегося старца. Не раздавалось ни одного глумливого выкрика, зато многие выразительно плевали унтеру под ноги, а кое-кто даже на сапоги. Бравый Невзоров почел за благо не мозолить глаза и куда-то исчез - очевидно, рассудил, что свирепое свое поручение исполнит, когда уйдут войска.
