Когда Сысой Авдеич жалостно возопил: 'Помогите люди добрые!', она тонко вскрикнула: 'Милый, смотри!'. Не разглядела раньше - и то сказать, валялся калека в пыли, пылью же весь перепачканный, будто ворох грязного тряпья на дороге.
Тот, кого баба назвала 'милый', придержал коня, но вовсе не остановился, только перешел на шаг.
- Что с вами? - крикнул.
- Упал с коня, расшибся, ногу поломал! - прохныкал Жуков приготовленное. - Христа-Господа ради окажите милосердное воспомоществование!
- Нужно ему помочь. - Женщина натянула поводья. - Отвезем его в то селенье, что мы давеча проезжали.
Мужчина отвечал:
- Нельзя возвращаться. Опасно. - Он зорко оглядывался по сторонам. - Подняться можешь? - Это он уже Сысою Авдеичу. - Подсажу к себе. На ту сторону моста переедем - погляжу, что у тебя с ногой.
Ага, так и разбежался Жуков подсаживаться! Чтоб с ним заодно быть пулями продырявленным?
- Ой, моченьки нету! - заплакал он. - Ой, пропадаю, сердешные! Помогите чем можете! Вас за то Бог наградит!
И баба, не дожидаясь, что усатый решит, спрыгнула на землю.
Ой, пальнут сейчас нехристи, перепугался Сысой Авдеич и пополз к обочине, по-рачьи.
- Хорошо, Алина, - сказал черный и тоже спешился. - Будь по-твоему. Я привяжу его ногу к суку, оставлю ему воду, но ничего больше для него мы сделать не можем... Куда ты, чудак? Что ты всё отползаешь?
Тут ка-ак жахнет! Будто десяток дровосеков разом вдарили в топоры, только громче. И по горам перекатисто зашумело: трах-тах-тах-тах.
Баба как стояла, так без звука и повалилась. А мужчина качнулся, но устоял. В руке у него откуда ни возьмись появился двухствольный пистолет.
- Гадина! - процедил раненый и нацелил Жукову в лоб.
Тот, бедный, взрыдал:
- Заставили меня! Ногу поломали! Сысой Великий, Сысой Печерский!
Страшным взглядом уставился на него усатый, но выручили угодники - не выстрелил.
Поднял бабу на руки. Шатаясь, подошел к лошади. Перевалил недвижное тело через холку. С трудом поднялся в седло. Лягнул конские бока.
Горские абреки свои ружья перезаряжают сноровисто - всем про то ведомо. А и лошадь под двойной ношей разгонялась небыстро. Перед самым мостом она была, когда грянул второй залп.
Кувыркнулась подстреленная животина через голову - и прямо в пропасть, вместе с поклажей. А мужчина в черном, хоть тоже свалился, но остался у обрыва, на самом краю. Тихо лежал, не шевелился. Убили, стало быть.
Через кусты с хрустом и топотом бежали разбойники. Впереди главный душегуб в красной черкеске, локоть в локоть с ним толстяк, потом остальные пятеро.
Шагах в десяти от застреленного Эмархан остановился и еще дважды пальнул из пистолета - надо думать, для верности. От черной бурки отлетели клочки шерсти.
- Слава Аллаху, что он в пропасть не упал, - сказал жирный Реза. - Оттуда не достанешь. Прикажешь отрезать ему голову?
- Нет, - ответил Эмархан. - Приятные дела люблю делать сам. Я отхвачу ему башку, а ты найдешь письмо.
Черкесы столпились у второй лошади: кто рылся в переметных сумках, кто снимал упряжь.
Шагнул Эмархан к покойнику, вынимая из ножен кинжал. Вдруг из-под простреленной бурки выпросталась рука с тем самым пистолетом, что едва не лишил Сысоя Авдеича жизни. Щелкнул курок. На лице остробородого злодея появилось выражение несказанного изумления. В самый миг выстрела сбоку, по-кошачьи взвизгнув, выпрыгнул Реза - принял пулю своим обширным брюхом.
Но оружье у непокойного покойника было двухзарядное. Курок снова - щелк. Опомнившись, Эмархан попробовал увернуться от гибели - и это ему удалось. Он винтом крутнулся на каблуке, головою дернул. Хоть вовсе от пули не ушел, но жив таки остался. Это сделалось ясно, когда он весь согнулся, зажав лицо руками, и дико завопил. Меж пальцами у него густо струилась черная кровь. Но разбойный атаман не упал, а запетлял прочь, хрипя и вскрикивая. Не убит он был, только ранен.
Черкесы уж бежали к ожившему мертвецу.
Тот, приподнявшись, полз на локтях. Зачем - непонятно. Ничего кроме обрыва, куда упала лошадь с женщиной, перед ним не было.
Вот он перевесился через край, сделал последнее усилие - и исчез. Сысой Авдеич, уставший ужасаться, только крякнул.
Абреки постояли над кромкой, глядя вниз. Почесали затылки. Потом сгрудились над толстяком. Он корчился в предсмертных муках. Подошли к предводителю, у которого был начисто отстрелен его птичий нос. Покачали головами, поцокали. Старший, который Байзет, запихнул в рану ваты, потом замотал изуродованное лицо кушаком. Эмархан всё хватался за ткань руками. Видно, не мог взять в толк: как это - носа нет?
- Цепкий был джигит этот черный, - сказал Байзет. - Оставил тебе память, вовек его не забудешь. Ладно, нос - не рука, без него прожить можно. Перестань выть, ты же мужчина. Лучше растолкуй нам вот что. Головы-то у нас нет. Кто нам поверит, что мы его убили?
Эмархан промычал что-то.
- Как это 'не знаю'? - рассердился черкес. - Мы свое дело честно исполнили. Ты нам три тысячи обещал! Правую руку в заклад давал!
- Где я тебе возьму? Нет у меня! - гнусаво, еле разборчиво, ответил ему замотанный.
- Что значит 'нет'? А нам какое дело? Уговор есть уговор! По нашему закону знаешь, что за воровство бывает? То же, чем ты клялся - правую руку режут! Три тысячи не дашь - быть тебе не только без носа, но и без руки!
Пока они собачились, стал Сысой Авдеич потихоньку к кустам уползать. Чем бы у них свара ни кончилась, ничего хорошего для себя Жуков не ожидал. Где это видано, чтоб злодеи оставляли живым очевидца черного дела? Тем более, им христианскую душу загубить - что комара прихлопнуть.
Вдруг изверг безносый как крикнет:
- Будут вам три тысячи! Держите русского!
И догнали лиходеи несчастного Жукова, повлачили обратно.
- Вот свидетель! - промычал Эмархан. - Он для них свой. Я тоже в русской службе начальник- прапорщик. Вдвоем нам поверят. Это по их закону так положено: чтоб два свидетеля. Он на их священной книге клятву даст.
- Дам, дам! - подтвердил Сысой Авдеевич на черкесском наречии. Появилась у него, уж и с жизнью попрощавшегося, надежда. - Крест поцелую, что всё сам видал.
Пошушукались абреки, посовещались.
Старший сказал:
- Ладно. Но к русским вместе поедем. И если ты, князь, нас обманешь, возьмем с тебя плату посвоему.
Вывели откуда-то коней. Сысоя Авдеича усадили в седло лошади, на которой приехала бабапокойница.
Двинулись по дороге в российскую сторону.
Эмархан то зубами от боли скрипел, то ругался на всех языках, в том числе по русскому матерному, а то вдруг пристал к Жукову с расспросами - что он за человек, да какого состояния-сословия.
Врать ироду Сысой Авдеич не насмелился. Всю как есть правду про себя обсказал, ничего не утаил.
- Ты два раза в тюрьме сидел? - переспросил замотанный, и глаза над кушаком сделались, будто черные дырья. - Так твоему свидетельству цена грош!
