что бордеро написано почерком Дрейфуса, а другие отрицали это, — дю Пати де Клям разыграл сложную инсценировку, целью которой было заставить самого Дрейфуса сознаться в преступлении, которого он не совершил.
13 декабря капитан Дрейфус получил повестку: явиться в Генеральный штаб через два дня в штатском платье. Если бы Дрейфус был виновен, он заподозрил бы недоброе и скрылся за границу. Ему, может быть, нарочно давали для этого целых два дня — ведь бегство означало бы признание его вины. Но Дрейфус был невиновен — ему и в голову не пришло бежать.
15 декабря Дрейфус спокойно идет в Генеральный штаб. Он не знает, что больше не вернется домой, что в тюрьме «Шерш Миди» для него уже готова камера, что через час он будет вышвырнут из общества. А ведь его еще ни разу не допрашивали, его вина еще не доказана, ее только хотят доказать!
В Генеральном штабе дю Пати де Клям любезно встречает Дрейфуса, усаживает его против большого зеркала так, чтобы его было видно отовсюду (а соглядатаи скрыты за дверями и за драпри). Поговорив о том о сем, дю Пати показывает Дрейфусу свою руку в перчатке: такая досада, поранил палец, не может писать… Не согласится ли капитан Дрейфус написать письмо под его диктовку?
Будь Дрейфус виновен, он бы понял, что это ловушка. Рядом с ним, на письменном столе, как бы случайно лежал заряженный револьвер: Дрейфус г.юг застрелиться — это было бы тоже признанием вины. Но он был невиновен и ничего не понял. Лежит чей-то револьвер, ну и пусть лежит. Дю Пати просит написать под его диктовку письмо — что ж, выручим сослуживца, напишем…
В письме, продиктованном Дрейфусу, встречались почти все слова из бордеро. В этом был тоже специальный трюк, придуманный дю Пати: Дрейфус смутится, рука его задрожит. Но совесть Дрейфуса была чиста: почерк ровный, твердый, спокойный.
Тогда дю Пати де Клям переходит к другим приемам. Внезапно, опустив руку нa плечо Дрейфуса, он возглашает громовым голосом:
— Капитан Дрейфус! Именем закона вы арестованы по обвинению в государственной измене!
Дрейфус вскакивает. Он ничего не пот шает:
— Я не знал за собой никакой зины! Убейте меня, но я ни в чсп не виноват…
Дю Пати показывает ему на револьвер, лежащий на столе:
— Вы мог;сте сами свершить кэд собой суд. Своей рукой.
— Нет! — кричит Дрейфус. — Я этого не сделаю. Я ни в чем не виноват! Я буду жить, чтобы доказать это!
И вот Дрейфус в тюрьме. Он бьется в отчаянии, он близок к помешательству. При нем безотлучно начальник тюрьмы майор Форцинетти, который не верит в его виновность.
— Майор, — спросил у Форцинетти начальник Генерального штаба генерал Буадэффр, — у вас большой опыт общения с преступниками и зоркий глаз. Что вы думаете о Дрейфусе?
— Мой генерал, — ответил Форцинетти, — боюсь, что вы на ложном пути. Дрейфус такой же преступник, как вы и я!
Нет, Форцинетти ошибался: генерал Буадэффр был преступником! Он знал, что Дрейфус невиновен, что против него нет ни одной бесспорной улики. Но и ему, и Мерсье, и другим генералам нужна была именно виновность Дрейфуса: этим они могли доказать стране, как они бдительны, как быстро они справились со шпионажем.
И они продолжали свое преступное дело. Дю Пати заставлял Дрейфуса в тюрьме писать то левой рукой, то лежа, то сидя — он добивался наибольшего сходства с почерком бордеро. Он внезапно врывался в камеру Дрейфуса, нарочно затемненную, и наводил на него яркий свет. Этим он хотел захватить Дрейфуса врасплох, заставить его проговориться… Напрасно! Твердо, точно, не сбиваясь, не путаясь, Дрейфус продолжал доказывать свою невиновность.
Его уговаривали: признайтесь, и мы дадим вам мягкое наказание, сошлем вас в такое место, куда к вам приедет семья.
Семья… День и ночь мечтал Дрейфус увидеть свою семью. Но назвать себя для этого шпионом? Конечно, нет!
Было ясно: обвинение построено на пустом месте. Оно не подкреплено ни одним доказательством. Даже в вопросе о том, писако ли бордеро рукой Дрейфуса, эксперты продолжают расходиться.
Что было делать генералам? Признать свою ошибку, освободить Дрейфуса? Может быть, еще извиниться за причиненное ему беспокойство? Нет, этого не могли и не хотели генералы и, в особенности, Анри и Эстергази! Ведь тогда снова станут искать неведомого шпиона и, может быть, найдут обоих сообщников — Эстергази и Анри! Нет, нет, надо еще сильнее раздувать обвинение именно против Дрейфуса.
До этого дня дело сохранялось в глубокой тайне — оно еще не просочилось в прессу. Теперь Анри сообщил о нем в одну из самых реакционных, самых продажных газет.
Назавтра все правые газеты — антиреспубликанские, клерикальные, антисемитские — подняли невообразимый шум. Такого преступника, как Дрейфус, кричали газеты, не знала история! Он продал Германии все военные планы и документы Франции!
Продажные правые газеты лгали, но миллионы людей читали их, верили им, отравлялись их ложью.
Дрейфуса судили военным судом при закрытых дверях. Беспомощность обвинения, отсутствие бесспорных доказательств прикрыли спасительным приемом военной тайны. Доказательства, мол, есть, но огласить их нельзя — военная тайна! Если раскрыть ее вслух, завтра разразится война!
И все же был момент, когда судьи заколебались, не вполне веря, сомневаясь… Тогда, с ведома военного министра генерала Мерсье, Пати де Клям тайно от всех, в том числе от Дрейфуса и его защитника, передал в комнату, где совещались судьи, некий «секретный документ», записку германского посла, где он писал кому-то в Германию:
Эта каналья Д. становится слишком требовательным.
Что и говорить, этот «секретный документ» был убедителен…
Увы, это была фальшивка, грубо сработанная все тем же неутомимым полковником Анри. К сожалению, это обнаружилось лишь несколько лет спустя. И судьи, решавшие судьбу Дрейфуса в 1894 году, об этом не знали. «Секретный документ» произвел на них впечатление — он рассеял их колебания. Суд признал Дрейфуса виновным в государственной измене и приговорил его к пожизненной ссылке на Чертов Остров (в архипелаге островов Спасения).
Потрясенный приговором, защитник Дрейфуса мэтр Деманж сказал: «Осуждение Дрейфуса — величайшее преступление нашего века!» Так думали лучшие люди во всем мире.
Дрейфус не ожидал осуждения. Он верил в суд своей родины: судьи разберутся, судьи поймут. Уезжая утром из тюрьмы в суд, Дрейфус сказал Форцинетти: «Сегодня — приговор. Вечером я уже буду дома!» Но вечером, после приговора, его снова привезли в тюрьму.
Через несколько дней, 5 января 1895 года, состоялось публичное разжалование Дрейфуса — на площади, перед войсками, общественными деятелями, писателями, журналистами и огромной толпой парижан.
Под гром барабанов и рокот труб четыре канонира с шашками наголо вывели Дрейфуса на площадь. В парадном мундире, при шпаге, смертельно бледный, Дрейфус шел твердо, держался прямо, высоко вскинув голову.
Среди мертвой тишины генерал Даррас сказал:
— Альфред Дрейфус, вы недостойны носить оружие! Именем французского народа вы разжалованы!
На это Дрейфус, обращаясь к войскам, крикнул голосом твердым и ясным:
— Солдаты, клянусь вам — я невиновен! Да здравствует Франция! Да здравствует армия!..
В этот горчайший час своей жизни Дрейфус, ошельмованный, отверженный, обращался не к своим палачам, не к начальникамгенералам, не к сослуживцам-офицерам. Это был, может быть, даже не вполне осознанный призыв — к народу, к тем простым солдатским сердцам, которые так любил капитан — теперь уже бывший капитан! — Дрейфус…
С кепи Дрейфуса, с его доломана сорвали офицерские нашивки. Бросили на землю и куски переломленной над его головой шпаги. В изорванной одежде, как нищий в рубище, Дрейфус стоял все так
