— Немножко жялко… — сказала Меля. — Так шьто же, потвоему, мне плакать-рыдать? В голос, шьто ли, чтоб на улице слышьно было, да?
Меля вообще от нас очень отдалилась. На ней, как ни стран-но, стало сказываться влияние ее «тетечки». Меля очень огрубела — в разговоре у нее то и дело пробиваются «мотивчики» явно с тетечкиного голоса.
— Водиться, — говорит она теперь, — надо только с самыми выжшими (то есть высшими). От них и манер хороших наберешься, и всего. А с «нижших» что? Все одно, как с нищих!
— А вдруг, — поддразнивает ее Варя, — вдруг да не захотят «выжшие» с тобой водиться? Какой в тебе интерес? Ничего ты не знаешь, ничего не читаешь…
— А зато, — возражает Меля, — у моего папы денег — дай боже всякому! И ресторан папин — это тоже не жук начихал!
Однако Варины слова о том, что с нею неинтересно, что она мало читает, все-таки задели Мелю.
Недавно она с гордостью заявила нам:
— Ох, что я теперь читаю, какую книжку! Вы такое читали? «Павло Чернокрыл, или Как ревнивый муж жену убил»…
Не читали? Или еще есть у меня: «Тайна Варфоломеевской ночи»! Что ни страница, то кто-нибудь кого- нибудь убивает…
Прежде, в младших классах, Мелино обжорство нас только забавляло. Теперь стало раздражать.
— Ты не стильно ешь! — укоряла Мелю еще Лида Карцева. — На этот кусок курицы надо бы тебе еще поставить ногу — и рычать: «Р-р-р!»
В нашем классе — новенькая. Ее приняли на вакансию, освободившуюся после отъезда Лиды Карцевой.
Новенькой, как и нам, лет четырнадцать-пятнадцать. Про такие лица, как у нее, Лида всегда говорила: «Приятное». Мне нравится это выражение. Бывает ведь, что иная девочка не красавица, но есть в ее лице что-то милое, ласковое — одним словом, «приятное». У нашей новенькой лицо умное и веселое. Ямочки появляются у нее на щеках не только, когда она улыбается, а просто так, в разговоре, ни с того ни с сего. Еще нравится мне в новенькой прямой, доверчивый взгляд красивых глаз, темнокоричневых, как ореховый пряник. «Ведь вы свои, да? — говорит этот взгляд. — Вы меня не обидите, правда?»
Сегодня у меня весь день, с самого утра, вертится в уме стих.
Да что стих, если бы стих! А то бессмысленные слова из песенки Шарафута:
Нарочно хочу «перебить» это наваждение — мысленно начинаю читать хорошие стихи:
И вдруг — как взвизг гармошки — в пушкинскую стройнocть врывается дурацкое:
Хожу злая. И, чем больше злюсь, тем неотвязнее вертится в голове проклятое «тирли-тирли-али-брави»!
Во время первой перемены новенькая стоит в коридоре, в оконной нише, одна. Она спокойно- внимательно смотрит на волну мимо идущих девочек. Словно высматривает кого-то. Во время второй перемены то же самое. Но, когда начинается большая перемена, новенькая решительно преграждает дорогу нашей компании и говорит, глядя на нас своим открытым, доверчивым взглядом:
— Девочки, можно мне с вами ходить?
«Ходить с вами» — это выражение, принятое в гимназиях и институтах. «Она ходит с Поповой и Анощенко», «Мы с ней ходим». Это означает: ходить вместе на переменах, держась под руки. Это еще не значит дружить — нет, это ступенькой ниже.
Те, кто дружат, конечно, и ходят вместе на переменах. Но те, кто ходят вместе, еще не всегда дружат — они просто «приятельствуют». Наша новенькая во время первых двух перемен внимательно и пытливо смотрела, с кем ей хочется «ходить вместе», и выбрала нас. Чем-то мы ей, видно, понравились, и она подошла к нам открыто и доверчиво.
Мы радушно отвечаем ей:
— Конечно, можно! — и включаем ее в нашу шеренгу — между Варей Забелиной и мной.
Все вместе мы продолжаем наш путь к полутемному коридорчику около приготовительного класса; там стоит наша «столовая скамья»; на ней мы всегда завтракаем на большой перемене.
«Занимать скамью», чтобы на ней не уселись другие, это всегда делает Меля Норейко: она больше всех озабочена тем, чтобы «кушять спокойненько». Ведь на ходу, говорит она, «и собаки не едят»! Поэтому, едва прозвучит звонок на большую перемену, Меля опрометью мчится к нашей заветной «столовой скамье», занимает ее и ждет нас.
Вот и сейчас, когда мы подходим вместе с новенькой, Меля уже расположилась на скамье со всеми своими закусками и лакомствами.
Увидев новенькую, Меля недовольно хмыкает:
— Еще баба до воза!
Мы сообщаем Меле про новенькую все, что она успела рассказать нам по дороге к скамейке.
— Это Люся! — представляю я.
— Сущевская… — дополняет Варя.
— Она из Вологды приехала! — радуется Катюшка. — И папа мой тоже был вологжанин!
Но Меля смотрит на новенькую неласковыми глазами:
— Шестерым на скамье не усесться.
Новенькая смущается:
— А я постою. Рядом со скамейкой…
— Не надо! — говорю я резко, потому что меня уже давно бесят Мелины фокусы. — Всегда мы здесь вшестером сидели — с Лидой Карцевой.
— Даже всемером! — подхватывает Катюша. — С нами еще ведь и Тамара Хованская сидела.
Очень неохотно Меля вынуждена потесниться со своим хозяйством — освобождается местечко для Люси Сущевской.
Смеясь, толкаясь — нам в самом деле тесновато, — усаживаемся мы все. Новенькую, Люсю Сущевскую, мы посадили посередине и, конечно, основательно стиснули ее.
— Жива? — приветливо гудит ей Варя.
— Дышу… — смеется Люся. — В тесноте, да не в обиде!
Покончив с завтраком, мы ходим по коридорам. Меля незаметно оттягивает мой локоть, чтобы поотстать со мной от остальных. Она, видно, хочет мне что-то сказать.
— Ну? — спрашиваю я очень неприветливо. — Что еще?
— Вы все, честное слово, какие-то дурноватые! Сзываете народ отовсюду. Можно подумать, вам сено косить надо. Ну, зачем вы эту подхватили? — Меля презрительно показывает подбородком в сторону Люси Сущевской, идущей впереди вместе с остальными девочками. — «Это Люся Сущевская! Из Вологды}» — очень зло передразнивает нас Меля. — Подумаешь — герцогиня из Парижа!
— Ну и что? — уже рычу я, еле сдерживаясь.
— А то! Завтрак ее видела ты? Нет, помилуйте, ты такими мелочами не интересуешься! — кривляется Меля. — На черном хлебе вареная говядина из супа! Вот она кто, ваша герцогиня!
На меня — чувствую — накатывает та волна вспыльчивой ярости, которой я всегда страшно стыжусь потом. Просто нет сил удержаться и не ударить Мелю по ее раскормленной физиономии! Но тут же это перекрывается озорной мыслью, веселой и злой и такой же бессмысленной, как вертящиеся в моей голове с утра «тирли-тирли-али-брави»!
— Меля! — говорю я тем замогильным шепотом, каким в наших домашних спектаклях мы изображаем таинственных злодеев. — Меля, ты можешь сохранить тайну?
— Вот крест святой… — И Меля начинает истово креститься.
— Нет! — продолжаю я так злодейски, что мне самой становится страшно. — Нет, простой клятвы мало! Повторяй за мной: «Если я разболтаю эту тайну, пусть жабы и скорпионы жалят мою печень! Пусть шакалы и гиены терзают мой труп!..»
