— Юрка, Юрочка, вставай! Ты что это сегодня так заспался?
А он кричит:
— Сама гони своих свиней! Сама!
— Сама погонит, — смеется мама. — Ишь, разошелся…
И Юрка просыпается окончательно.
— Надо завтракать идти, сынок. Все уже давно пошли. А мы с тобой опаздываем.
Умытого, одетого, но все еще хмурого Юрку за ручку ведут в столовую. Там с него беспеременно снимают тюбетейку, усаживают за стол и начинают кормить.
Тетя Полина Ивановна, которая называется «сестра-хозяйка», сперва то идет, то останавливается у других столов, а потом подходит к ним.
— Доброе утро, — говорит она. — Ну, а отчего это мы такие грустненькие? Как мы спали?.. В этом заезде, видите ли, почти нет детей. Вот только ваш да профессора Маркова Александра Павловича, Вова. Но Вовочка, видите ли, заболел ангинкой и пока на постельном режиме. А так бы они играли вместе. Вовочка тоже, как Юрка, очень приличный мальчик…
Тетя сестра-хозяйка и сама очень приличная. В чистеньком, хрустящем халате, полная, ходит — точно плывет, и говорит так ласково, так ровно.
И все тут такое приличное: пальмы в кадках, столы под белоснежными крахмальными скатертями, дяди и тети, которые здороваются по пять раз на день. И мама не кричит на Юрку, как дома, а только все шепчет потихоньку, прилично:
— Ешь! Боже мой, да ешь ты!..
И вот в то утро все там, конечно, очень удивились, когда такой милый и тихий мальчик, сидевший с мамой и папой, вдруг закричал на всю столовую:
— Я тут ждохну у вас! Я хочу к тете Вере!..
Звезда на пряжке
Двор окружен тремя высоченными домами. Для взрослых они — просто пятиэтажные. А попробуйте посмотреть на них снизу, от самой-самой земли!..
Взрослым открыта дорога и в тот подъезд, через который выходят на одну улицу, и в те ворота, через которые въезжают сюда с другой улицы машины. А ребятам — ну, тем ребятам, которые гуляют уже без бабушки или мамы, — на улицу со двора выходить не разрешается.
Правда, и тут, на дворе, много интересного. И гаражи, и деревья, и куча песка у забора, и две собаки: Лайка из красного дома и Шарик — того Алеши, который старший брат Гарика и называется Второгодник.
Но что станешь делать, если уже не лето, и уже не осень, и еще не зима. И песком уже не поиграешь, и листьев, даже желтых, на деревьях нет, и снег никак не пойдет.
А самое плохое… Нет, самое хорошее! Словом — это музыка, что доносится оттуда, где за высоченными стенами домов площадь и памятник, а на площади стоят или ходят солдаты. Это — военный оркестр, и он готовится к Октябрьскому параду.
Хорошо тому, кого уже пускают одного на улицу и на площадь! Он там увидит не только солдат в серых шинелях и серых ушанках, не только их блестящие, голосистые трубы. Когда над площадью грянет веселый марш, с деревьев в сквере игриво посыплется первый иней, а седой дедушка, который, кажется, еле плетется по тротуару, и тот станет постукивать палочкой в такт.
Хорошо тому, кто уже вырос!
Вообще считать себя большим каждому приятно. Даже мальчик из красного дома — в черной шубке, из которой заметно выросли его тонкие ноги в синих облегающих штанишках, и руки всегда без рукавиц, — даже он считает себя большим. Так и говорит частенько: «Когда я был еще маленький…» А самому не так давно пятый год пошел.
Особенно взрослым он себя чувствует рядом с трехлетним пузырем в теплом пальто и с румяными щечками, что так и выпирают из цигейковой шапки, когда она завязана под подбородком.
Это друзья. Они всегда вместе.
Тот дядя Толя, который Светланин папа и живет в одном подъезде с Шариком, когда идет домой или на улицу, всегда останавливается возле них и говорит меньшему:
— Здорово, Саша!
— Я не Сяся.
— А кто же ты?
— Я Мися.
А старший, не дожидаясь вопроса, добавляет:
— Он Миша, а я, дядя, Юрка.
— Ну? — удивляется дядя Толя. — Хорошие вы ребята, если объективно говорить. И оба.
Еще и руку пожмет тому и другому. А у самого рука большая, сильная, теплая!..
Во дворе из трех домов собирается, понятно, много мальчиков и девочек. Но сегодня и Юрка и Миша вышли почему-то раньше всех.
По праву старшего игру и сегодня придумал Юрка.
— Ты будешь крокодил, — сказал он Мишке. — Ты станешь на руки и на ноги и делай ртом так: хап! хап! гырр!.. А я буду циклоп, как в кино, и я буду на тебя нападать…
Мишка согласился. Но, став на четвереньки, вдруг решил, что он не крокодил, а лошадь… Даже заржал тоненько — вот чудак!
Слово за слово — и дошло до ссоры. А потом Юрка толкнул Мишку, тот упал на живот и заплакал, а сам «большой» испугался — и наутек! Но зацепился за что-то и шлепнулся, не добежав до крыльца. Руки еще ничего, поболят и перестанут, а вот колени — ох!.. Не только ушиб, но — мокрые… И что скажет мама, когда и вчера она сушила его штаны на радиаторе, и позавчера, да как сердилась… И Юрка тоже заплакал.
Там, за домами, гремят веселые трубы, а два чудака ревут дуэтом — один стоя, а другой все еще на животе.
Но тут на крыльце появился какой-то незнакомый дядя.
— А это что за эпопея, а? — спросил он громко и грозно.
Ребята замолчали и уставились нашего.
Мишка даже встал.
Они еще не знали, что это дядька Лапша, водопроводчик, который работает в котельной на соседнем дворе. Заигравшись, они не заметили, как он прошел по двору, спустился в котельную их дома и снова вышел на крыльцо. И они не могли понять, откуда он такой взялся — сердитый и чужой!..
А для дядьки Лапши все было сейчас понятно и просто. Он только что выпил. А малость недобрав, запер свою «фабрику» на засов и пришел сюда, к дружку и коллеге, водопроводчику Кипеню. Побеседовать думалось или, может, еще что-нибудь… А тут и у Кипеня «фабрика» на замке. Только насосы шумят за дверью. Сорвалось. А назад спешить нечего: может, скоро подойдет?..
Дядя этот только сперва испугал мальчиков. А потом оказалось, что он очень добрый. И руки им отряхнул, и слезы Мишке вытер большим пальцем, и говорит:
— У вас, братки, без пол-литра не разберешься, кто виноват, кто прав. Ну, ты не плачь… Какой же из тебя после этого может быть крокодил? А музыка, братцы, какая! Слышите? О! — Он даже запел, взмахивая рукой:
