окончательно и бесповоротно! Это мертвецы, ясно тебе? Мертвецы! Они не прикидываются, не дурачатся, не шутят — это покойники, жмурики, холодные трупы! — Он словно кулаками вколачивал эти слова в Джонни, он хлестал ими воздух, превращая ясный день в зимнюю стужу. — Трупы!
Смит внутренне содрогнулся.
«Джонни, не слушай его! Не давай себя в обиду, Джонни! Продолжай верить, что этот мир не так уж плох. Оставайся в неведении, живи без оглядки. Не пускай в душу страх, Джонни! Это тебя погубит!»
Джонни вопрошающе посмотрел на Мелтера:
— О чем ты толкуешь?
— О смерти! — исступленно заорал тот. — Вот о чем я толкую! О смерти. Ты можешь умереть, Смит может умереть, я могу умереть от пуль. Гангрена, гниение, смерть! Ты обманываешь сам себя. Не будь сосунком, идиот! Стань взрослым, пока не поздно!
Джонни долго стоял без движения, а потом начал раскачиваться, и его большие, по-крестьянски узловатые руки заходили из стороны в сторону, как маятники.
— Неправда. Все ты врешь, — упрямо повторял он.
— Пули убивают, это же война!
— Все ты врешь, — твердил Джонни.
— Ты можешь подохнуть, и Смит тоже. Вон, Смит уже умирает. Чуешь кровь? Откуда, по-твоему, так смердит — думаешь, на войне бражку гонят? Это запах смерти и трупов!
Джонни растерянно огляделся вокруг.
— Нет, ни за что не поверю. — Он прикусил губу и закрыл глаза. — Тебе веры нет. Ты — гад, ты злой, ты…
— За тобой ходит смерть, Джонни, смерть!
Тут Джонни заплакал, как младенец, брошенный в безлюдной пустыне. А Смит вывихнул себе плечо, пытаясь подняться. Джонни плакал, и большому миру был внове этот жалобный звук.
Мелтер подтолкнул потрясенного Джонни в сторону линии фронта.
— Давай. Беги туда и умри, Джонни. Беги туда и получи по заслугам: твое сердце пригвоздят к стене — получится кровавая медаль!
«Не ходи, Джонни! — Крик Смита утонул в жутком месиве его внутренностей, неслышный, бесполезный и беспомощный крик. — Не ходи, парень. Оставайся здесь, не слушай этого гада! Не уходи далеко, Джонни-малыш!»
Спотыкаясь и всхлипывая, Джонни побрел в ту сторону, откуда доносилось резкое стаккато пулеметных очередей, вперемешку с жалобным воем артиллерийских снарядов. Безвольно повисшей рукой он придерживал винтовку, приклад которой волочился по гальке, скрипящей раскатами каменного смеха.
Мелтер как безумный злорадно смотрел ему вслед.
Потом он поднял винтовку и зашагал на восток, а там поднялся по другому склону и скрылся из виду.
Смит так и остался лежать; его сознание постепенно слабело, мысли туманились, а Джонни шел все дальше и дальше. Ах, если бы можно было крикнуть: «Берегись, Джонни!»
Снаряд разорвался прямо у него над головой. Джонни без звука упал на землю и застыл, не шевеля своими диковинными конечностями.
«Джонни!»
«Ты утратил веру? Джонни, вставай!»
«Ты ведь не умер, Джонни?»
Смита поглотила милосердная темнота.
Скальпели поднимались и опускались, как маленькие острые гильотины, срезая смерть и гниение, обезглавливая страдание, удаляя железные обломки боли. Извлеченная из раны Смита пуля была выброшена; маленькая, темная, она звякнула в металлическом лотке. Доктора исполняли торопливую пантомиму, то наклоняясь, то кружа у стола. Смит свободно вздохнул.
Напротив, в тускло освещенном конце полевого госпиталя, на другом операционном столе лежало тело Джонни. Врачи склонились над ним в пытливых исканиях, совершая стерильное таинство.
— Джонни? — У Смита прорезался голос.
— Тебе нельзя волноваться, — предупредил врач, шевеля губами под белой маской. — Это твой приятель?
— Да. Как он там?
— Неважно. Ранение в голову. Шансы — пятьдесят на пятьдесят.
Манипуляции близились к концу: стежки, тампоны, бинты — вот и все. Смит следил, как рана исчезает под белой марлей, а затем перевел взгляд на сгрудившихся толпой медиков.
— Позвольте, я ему помогу, прошу вас!
— Ну, не сейчас, рядовой…
— Я знаю, знаю этого парня. Я знаю его. Он со странностями. Если я помогу сохранить ему жизнь, вы позволите?
Над хирургической маской сверкнул сердитый взгляд, и сердце Смита замедлило ход. Доктор сощурился:
— Я не могу рисковать. Каким образом ты собираешься мне помочь?
— Подвезите меня к нему. Говорю же: я могу помочь. Мы с ним закадычные друзья, и я не дам ему умереть. Черта с два!
Врачи посовещались.
Они перенесли Смита на каталку, и двое санитаров переправили его в другой конец палатки, где хирурги колдовали над Джонни, побрив его наголо, чтобы обнажить рану. Можно было подумать, он спит и видит страшный сон. Его лицо исказилось тревогой, изумлением и отчаянным страхом.
Один из хирургов тяжело вздохнул.
— Не сдавайтесь, док. — Смит тронул его за локоть. — Ради бога, не сдавайтесь! — И, обращаясь к Джонни: — Джонни-малыш. Послушай. Послушай меня. Забудь все, что наговорил тебе Мелтер, забудь все, что он болтал… Ты слышишь? Он набит дерьмом по самые уши!
Лицо Джонни по-прежнему оставалось возбужденным, меняясь, как потревоженная гладь воды. Смит набрал воздуха и заговорил снова:
— Джонни, ты играй себе, как раньше. Увертывайся. Ты в этом деле дока, Джонни. Этого у тебя не отнять. Такому нельзя научиться или научить других; это дается от природы. А Мелтер забил тебе голову идеями, которые, возможно, годятся для таких, как он сам, как я и все прочие, но тебе они ни к чему.
Один из хирургов сделал нетерпеливый жест рукой, затянутой в резиновую перчатку.
Смит обратился к нему:
— Повреждения серьезные, док?
— Давление на череп, на мозг. Может наступить временная потеря памяти.
— Он будет помнить момент ранения?
— Трудно сказать. Вероятно, нет.
Смита насильно удерживали на каталке.
— Все хорошо! Отлично, — быстро и доверительно зашептал он в ухо Джонни. — Послушай, браток. Вспомни, как ты играл мальчишкой, и не думай о том, что было сегодня. Представь, как бежишь оврагами через ручьи, как пускаешь камешки по воде, как уворачиваешься от выстрелов и хохочешь, Джонни!
У Джонни в глубинах сознания брезжили именно такие мысли.
Где-то пищал комар, бесконечно долго пищал и описывал круги. Где-то гремели выстрелы. Наконец кто-то сообщил:
— Дыхание стабилизируется.
Еще кто-то произнес:
— Сердечный ритм восстанавливается.
Смит продолжал говорить: той частицей себя, что не испытывала боли, что позволяла голосовым связкам выразить надежду и тревогу, а мозгу — сохранить страх. Грохот войны становился все ближе и ближе, но это всего лишь стучала в ушах кровь, подталкиваемая сердцем. Прошло полчаса. Джонни слушал, как слушает школяр бесконечно-терпеливого учителя. Слушал, и боль отступала, и выражение испуга стиралось с его лица, и возвращалась былая уверенность, юность и твердость, а с ними — спокойное осознание убежденности.
Хирург стянул тугие резиновые перчатки.
— Он выкарабкается.
Смит готов был запеть.
— Спасибо, док. Спасибо.
Врач поинтересовался:
— Вы все из сорок пятого взвода? И ты, и Куайр, и тот парень, Мелтер, кажется?
— Да. А что с Мелтером?
— Темное дело, что-то очень странное. Бежал прямо на прорыв под шквалом пулеметного огня немцев. Когда мчался с холма, кричал что-то вроде того, что он снова мальчишка… — Хирург поскреб подбородок. — Мы вынесли его тело — в нем было полсотни пуль.
Смит сглотнул и, откидываясь на каталку, почувствовал, как его прошиб пот. Леденяще холодный, лихорадочный пот.
— Вот тебе и Мелтер. Это он по недомыслию. Слишком рано повзрослел, как и все мы. Он не знал, как оставаться мальчишкой — таким как ты, Джонни. Потому-то ему не повезло. Я… отдаю ему должное: он хотя бы сделал попытку, этот дурень. Ведь Джонни Куайр такой — один.
— Ты бредишь, — заметил хирург. — Прими-ка успокоительное.
Смит покачал головой.
— Как насчет отправки домой? Мы с Джонни выдержим такой путь, при наших ранениях?
Хирург улыбнулся под маской:
— А куда вы денетесь? Оба вернетесь в Америку.
— Теперь, похоже, вы и сами бредите! — Смит, соблюдая осторожность, издал ликующий вопль. Он повернулся, чтобы кинуть заботливый взгляд на Джонни, который спал все так же мирно и спокойно и видел сны.
Потом Смит сказал:
— Ты слышал, Джонни? Мы поедем домой! Ты и я! Домой!
