Из праха восставшие

Опять поворот, голова пассажира легко, как на веревочном жгутике, перекатилась налево.

– Я скажу вам, от чего вы умираете, – прошептала мисс Минерва Холлидей. – Вы больны – людьми.

Глаза пассажира распахнулись, как от выстрела в сердце.

– Вас убивают люди, едущие на этом поезде, – сказала она. – Это они ваш недуг.

За сомкнутой раной его рта шевельнулось нечто вроде дыхания.

– Да…а…а.

– Вы из какой-то центральноевропейской страны, верно? – Пальцы мисс Холлидей сомкнулись на ледяном запястье, пытаясь нащупать хоть какое-то подобие пульса. – Из одной из тех стран, где ночи кажутся бесконечными, а когда завывает ветер, люди слушают. Теперь же все изменилось, и вы захотели бежать оттуда, уехать, только…

Но здесь проходившая по коридору компания молодых, разгоряченных вином туристов взорвалась оглушительными раскатами смеха; мисс Холлидей на мгновение почудилось, что смертельно бледный пассажир побледнел еще больше.

– Откуда… вы… – прошептал он, – это… знаете?

– Я – особая сестра милосердия, с особенным опытом. Давным-давно, мне было тогда шесть лет, я встретила, я видела такого, как вы.

– Видели? – Слово вылетело из его губ невесомо и почти неслышно, как облачко пара.

– Да. В Ирландии, неподалеку от Килешандры. Старый, столетний дом моего дяди был насквозь пронизан дождем и туманом, и были шаги по крыше, и звуки в холле, словно туда вошло ненастье, а однажды ночью в моей комнате появилась эта тень. Она села ко мне на кровать, и от ее холода меня бросило в дрожь. Я это помню, и я знаю, что это не было сном, потому что тень, которая вошла ко мне, и села на кровать, и шептала мне, была очень… очень похожа… очень похожа на вас.

Сомкнутые веки старика чуть дрогнули; из самых глубинных, арктических бездн его души вырвалось стенание:

– И кто же тогда… что же тогда… я… такое?

– Вы не больны. Вы не умираете. Вы…

Далеко впереди, в голове Восточного экспресса, зарыдал паровозный гудок.

– …призрак,– закончила мисс Холлидей.

– Да-а-а! – В этом вопле звенела отчаянная потребность в узнавании, в понимании. – Да!

Словно в ответ, на пороге распахнувшейся двери появился священник с серебряным распятием в руке. Совсем молодой, с пунцовыми губами и сияющими очами, он воззрился на распростертую фигуру кошмарного пассажира и звонким голосом вопросил:

– Могу ли я…

– Соборование? – Левое веко старика отъехало вверх, как крышка серебряного ларца. – От вас? Нет. – Распахнутый глаз скосился на медсестру. – От нее.

– Сэр! – вспыхнул юный священник; вцепившись в спасительное распятие, как в вытяжной строп парашюта, он крутанулся на месте и пулей вылетел из купе.

Пожилая сестра милосердия молча смотрела на своего теперь уже окончательно странного пациента, пока тот не выдохнул с хрипом:

– А чем… чем сумеете помочь мне вы?

– Ну… – смешалась она, – мы непременно что-нибудь придумаем.

Всхлипывая гудком, Восточный экспресс прорывался сквозь ночь, дождь и туман.

– Вы едете до Кале? – спросила мисс Холлидей.

– И дальше до Дувра, Лондона и, может статься, до замка в окрестностях Эдинбурга, места, где я смогу вздохнуть спокойно.

– Это почти невозможно… Нет, нет, подождите! – торопливо вскричала она, увидев как громом пораженное лицо старика. – Невозможно… без меня. Я провожу вас до Кале и на тот берег, до Дувра.

– Но вы же меня совсем не знаете!

– Не знаю, но я думала о вас еще в детстве, задолго до того, как встретила среди ирландских дождей и туманов некое ваше подобие. Девятилетней девочкой я бродила по болотам и топям в поисках баскервильской собаки.

– Да, – сказал кошмарный пассажир. – Вы англичанка, а англичане верят.

– Правильно. Верим лучше американцев, которые всегда в чем-нибудь сомневаются. Французы? Прожженные циники. Англичане лучше всех. Едва ли не каждый лондонский особняк имеет свою «туманную леди», рыдающую на лужайке в предрассветные часы.

В дверь, распахнувшуюся при резком толчке поезда, хлынул из коридора мутный поток бессвязной болтовни, злобных пересудов и бесстыдного, явно кощунственного смеха; оживший было пассажир мгновенно сник, его глаза начали закатываться.

Мисс Холлидей вскочила на ноги и почти с ненавистью захлопнула дверь.

– Так давайте все-таки разберемся, кто вы такой, – сказала она, обратив на легко ранимого компаньона глаза, умудренные сотнями экстренных ночных вызовов.

И тут жуткий пассажир увидел в ее лице лицо ребенка, встреченного, а может, и не встреченного им много лет назад, увидел и начал рассказ о своей жизни:

– Последние двести лет я «жил» в одном из пригородов Вены. Чтобы выстоять под натиском атеистов, равно как и людей истово верующих, я скрывался в пыльных катакомбах библиотеки, поддерживая свою жизнь скудным рационом из древних мифов да кладбищенских историй и лишь изредка, ночами, позволяя себе попировать паническим ужасом заходящихся воем собак, бешено храпящих лошадей и без оглядки удирающих кошек… и сметенными с могильных плит крошками. По мере того как замки обращались в руины либо их владельцы сдавали свои зачарованные сады женским клубам да гостиничным предпринимателям, мои соотечественники по незримому миру всё редели в числе. Лишившись пристанища, мы, призрачные скитальцы, все глубже погружались в трясину сомнений, неверия, насмешек и откровенного издевательства. Людей становилось все больше, веры – все меньше, выдержать это было почти невозможно, и все мои призрачные друзья бежали. Я не знаю – куда. Я остался один, и теперь я пытаюсь пересечь на этом поезде Европу, добраться до какого-нибудь надежного, дождем и туманом пронизанного замка, места, где люди не разучились еще бояться шорохов и стука, сажи, дыма и неприкаянных душ. Я стремлюсь в Англию, в Шотландию!

Его голос смолк, и в купе повисла тишина.

– А как ваше имя? – спросила наконец мисс Холлидей.

– У меня нет имени, – прошептал изгнанник. – Тысячи туманов навещали наш семейный участок, тысячи дождей пропитали мою могилу. Солнце и вода начисто стерли следы резца с моего надгробия. Мое имя исчезло вместе с цветами, травой и мраморным прахом. Но зачем… – Он открыл глаза. – Зачем вам это? Почему вы мне помогаете?

– Для интереса, – сказала она без мгновения задержки и сама же улыбнулась, услышав этот единственно верный ответ.

– Интерес?!

– Многие годы я вела пыльную жизнь опилками набитой совы. Я не была монахиней, но так никогда и не вышла замуж. На моих плечах лежал уход за больной матерью и полуслепым отцом, а все остальное мое время было заполнено больничными палатами, умирающими людьми, криками по ночам и далеко не самыми приятными запахами. Так что я и сама нечто вроде привидения, вы согласны? А теперь, сегодня, в возрасте шестидесяти шести лет, я нашла наконец пациента. Небывалого, ни на кого, ни на что не похожего! Господи, да о такой задаче можно только мечтать! Я проведу вас сквозь строй поездных пассажиров, сквозь парижские толпы, затем поездка к морю, мы сойдем с поезда, сядем на паром! Все это будет предельно…

– Интересно! – закончил пассажир; его сотрясали приступы неудержимого хохота. – Да уж, мы публика интересная. Вот уж с чем не поспоришь, с тем не поспоришь.