ей. У каждой из женщин на поясе висел маленький кривой кинжал.
Эйлан начала рассказывать ему о девочке, которая жила со жрицами. Она говорила сбивчиво, но Гай сразу догадался, что, должно быть, это и есть дочка сестры Валерии.
– Просто невероятно, – воскликнул он. – Наверное, это как раз та самая девочка, о которой я хотел разузнать. Она – племянница секретаря моего отца. Сколько ей лет?
– Должно быть, Великая Богиня и впрямь благоволит к нам, – сказала Эйлан. – По-моему, девочке еще нет десяти.
– Так, значит, ее еще рано выдавать замуж, – заметил Гай. Согласно римским законам, девочке дозволялось выйти замуж по достижении двенадцати лет. – Это хорошо, – беззаботно добавил он. – Иначе Валерий чувствовал бы себя обязанным как-то устроить ее судьбу. А так ему просто нужно найти себе жену, чтобы у девочки был дом.
– В этом нет необходимости, – заверила Гая Эйлан. – Девочке у нас хорошо, она всем довольна, так и передайте ему.
Гай нахмурился. Валерий происходил из старинного добропорядочного рода, и он вряд ли согласится, чтобы его племянница воспитывалась без опеки и покровительства его семьи. Но ведь Валерий и сам пока не знал, кому из родственников можно отдать девочку, чтобы она воспитывалась в семье. Возможно, он благосклонно отнесется к настойчивым заверениям Эйлан, что она лично будет присматривать за его племянницей, заботиться о ее здоровье и благополучии.
Ведь у римлян считалось за самую высокую честь, если маленькую девочку принимали в храм богини Весты. Пока она исполняла обязанности жрицы, ее почитали, как царицу или императрицу. Он попытается убедить Валерия, что его племяннице лучше остаться в Лесной обители.
Неожиданно Гай перехватил сердитый взгляд Кейлин и осознал, что с губ его по-прежнему слетают какие-то пустые фразы о девочке, которую он даже ни разу не видел. Они с Эйлан уже обговорили все, что касалось дела, и стали повторяться. Пришло время прощаться.
Гай умолк, с тоской глядя на девушку. Вряд ли ему представится возможность еще раз поговорить с ней, даже в присутствии постороннего человека, как сейчас. Гай очень хотел обнять Эйлан на прощание, но под надзором Кейлин он, конечно, не мог себе этого позволить. Да и не следовало подвергать себя подобным искушениям. Но Эйлан продолжала смотреть на него; в глазах ее читался немой вопрос.
– Эйлан… – произнес Гай и запнулся. Кейлин пристально наблюдала за ними. – Ты знаешь, что мне хотелось бы сказать тебе… – Он протянул руку, не смея коснуться девушки. Кейлин кашлянула, и Гай, убрав руку, сухо отдал честь на прощание. По улыбке Эйлан он догадался, что девушка поняла его.
Римлянин ушел, и Эйлан подбежала к Кейлин.
– Значит, это и есть тот самый римлянин, о котором ты грезишь целыми днями, так что даже и матрас толком набить не можешь. Не понимаю. По-моему, ничего особенного в нем нет.
– Ну, я и не надеялась, что он тебе очень уж понравится, – сказала Эйлан, – но ведь ты не станешь отрицать, что он хорош собой?
– Он ничем не лучше любого другого римлянина, – заметила Кейлин. – Да и вообще все мужчины одинаковы. На мой взгляд, твой молочный брат Синрик гораздо симпатичнее. У него не такие резкие черты лица, и он не воображает себя центром Вселенной.
У каждого свой вкус, подумала Эйлан. Она, например, не видит в Синрике ничего привлекательного, а Дида, наоборот, с ума по нему сходит. А вот Гай, он особенный. И он совсем не казался ей типичным римлянином. Да и сам Гай, похоже, не очень-то кичится своим римским происхождением. «Конечно же, нет, – убеждала себя девушка, – ведь одно время он даже готов был отречься от своего народа ради меня».
Сама Эйлан даже не думала о том, чтобы выйти замуж за кого-то другого, словно Гай – единственный мужчина на всем белом свете. Она едва ли сознавала, что постоянные мысли о Гае мешали ей отрешиться от прежней жизни и полностью посвятить себя обязанностям жрицы, хотя она уже привыкла к Лесной обители.
– Эйлан, ты опять грезишь наяву. – Суровый тон Кейлин отвлек ее от мечтаний. – Найди Сенару и расскажи ей то, что ты узнала, а потом иди заниматься к Латис. Если сумеешь заставить себя прилежно учиться, когда-нибудь и ты будешь разбираться в травах не хуже Миллин.
Получив выговор, Эйлан отправилась выполнять свои обязанности, однако невольно она снова и снова возвращалась мыслями к встрече с Гаем, повторяла про себя каждое произнесенное и услышанное слово. Ей не верилось, что она никогда больше не увидит его, не поговорит с ним. Они простились сухо и официально, но Гай уже стал частью ее жизни и забыть его было выше ее сил.
Вечером Эйлан дежурила у Лианнон. Старая женщина встретила ее встревоженным взглядом.
– Неужели то, что мне передали, правда? Ты уходила из святилища на свидание с мужчиной? Жрицы Лесной обители не должны позволять себе подобного. Ты меня огорчаешь, – укоризненно проворчала она.
У Эйлан от гнева на щеках выступили красные пятна. Но ведь она специально попросила Кейлин сопровождать ее.
– Я не сказала ни единого слова, которое постыдилась бы произнести в присутствии всех жриц.
Лианнон вздохнула:
– Я не обвиняю тебя в этом, но ведь ты общалась с ним не в присутствии всех; теперь пойдут разговоры. Благодарение Великой Богине, что рядом была Кейлин. Но ей-то уж известно, что мы не должны подвергать себя ни малейшему подозрению, и поэтому наказание понесет она, а не ты. И я настоятельно прошу тебя: если тебе еще раз захочется совершить нечто подобное, помни, что из-за твоего безрассудства могут пострадать другие. Ты еще молода, Эйлан, а молодость беспечна.
– Ты накажешь Кейлин? Но это несправедливо! Что ты с ней сделаешь? – испуганно спросила Эйлан.
– Бить я ее не стану, если ты этого опасаешься, – с улыбкой проговорила Лианнон. – Я ни разу не ударила ее, даже когда она была ребенком, а, наверное, следовало бы. Она сама выберет наказание, если пожелает.
– Но, матушка, – возразила Эйлан, – ты ведь сама поручила мне разузнать о родственниках девочки.
– Я не просила, чтобы ты расспрашивала римлян, – раздраженно ответила Лианнон. Эйлан была удивлена. Интересно, каким же образом в таком случае она могла отыскать родственников девочки, мать которой была римлянкой?
Позже, когда она сидела в кругу жриц, Эйлан нашла возможность поговорить с Кейлин.
– Лианнон сказала, что накажет тебя. Прости меня, пожалуйста. Тебя ожидает суровое наказание? Она пообещала не бить тебя.
– Бить она не станет, – ответила Кейлин. – Скорей всего, она ушлет меня в лесной домик, чтобы я в уединении поразмыслила над своими грехами, а заодно навела порядок в хижине, выполола вокруг сорняки и убрала хворост. Это не такое уж страшное наказание. Лианнон, наверное, и не догадывается, что я рада возможности пожить в уединении, где мне никто не будет докучать и я смогу посвятить все свободное время музыке, погрузиться в свои мысли. Не тревожься, меня никто не тиранит.
– Ты будешь жить в лесу совсем одна? Разве тебе не страшно?
– А чего мне бояться? Медведей? Волков? Бродяг? Последнего из медведей, которые водились в этих местах, выловили лет тридцать назад. И разве тебе приходилось видеть, чтобы на базаре продавали волчью шкуру? Что касается людей, ты и сама имела возможность убедиться, что я способна прогнать любого, кто сунется ко мне. Нет, я не боюсь жить одна в лесу.
– А я бы с ума сошла от ужаса, – уныло созналась Эйлан.
– Охотно верю, но я не страшусь одиночества. Я буду предоставлена сама себе – никаких занятий, никаких обязанностей. Я смогу вдоволь наслаждаться музыкой. Так что мне будет очень даже хорошо, – заверила девушку Кейлин. – Такое наказание – хоть она и считает это наказанием – мне совсем не в тягость.
Эйлан больше ничего не сказала наставнице. И конечно, они с Дидой не станут возражать, что в отсутствие Кейлин им придется чаще дежурить в покоях Лианнон. Дополнительная работа не пугала Эйлан: она любила Лианнон и поэтому мирилась со всеми ее недостатками. Она была уверена, что Дида тоже
