дымовую завесу. Он чувствовал себя несколько спокойнее в этом призрачном сизом укрытии.
– Неужели там было настолько плохо? – спросил шериф. – А я всегда полагал, что там с вами обращаются, в общем, пристойно. Разве вам не сократили срок на целый год?
– Совершенно верно. Начальник тюрьмы простил мне год, – ответил Дюк. – Но разве в принципе возможно хорошее отношение к заключенному? Четыре стены, окружающие тебя, знаете ли, не очень-то могут развеселить человека.
Шериф пожал плечами и поерзал на стуле.
– Я думаю, вы правы, – произнес он. – Особенно трудно там было именно вам, человеку, который наслаждался свободой так, как никакой другой средний гражданин этой страны; естественно, вам было там исключительно тяжело.
– Эти три года показались мне тридцатью годами воздержания, – спокойно проговорил Дюк. – Вот и все мои тамошние ощущения.
Он наклонился вперед и снял шляпу:
– Посмотрите! – И голова его оказалась в круге света, источаемого керосиновой лампой.
Шериф глянул и пришел в ужас. Черные волосы Дюка были густо посыпаны солью ранних седин. И сейчас, когда Дюк поднял лицо почти к самой лампе, шериф заметил, что годы оставили свой след не только в морщинках, но и в самом выражении лица. Этого ему хватило; он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и откашлялся. Беседа начинала действовать ему на нервы. Что нужно от него Дюку? К чему это деланное смирение? Куда подевался его взгляд, полный огня, его оскорбительный смех, его слова, бичующие собеседника? Только улыбка осталась прежней – печальной, суровой, непроницаемой, холодной.
– Я хотел бы, – сказал Дюк, – чтобы все поняли меня, чтобы смогли во всем разобраться.
– Дюк, я вас внимательно слушаю!
– Я хочу навсегда покончить с прежним образом жизни.
– О!
– Я завязал, шериф. Я хочу начать абсолютно мирную жизнь.
Шериф кивнул головой:
– От души надеюсь, Дюк, что вам повезет!
– Значит, вы не верите, что я хочу этого? Или вы думаете, что не сдержу собственного слова? Шериф, внутренне я изменился в гораздо большей степени, чем это демонстрирует моя внешность!
– Значит, вы изменились?
Тут шериф поднялся с ощущением несколько большей уверенности и внимательнее всмотрелся в своего ужасного собеседника. Нет, в самом деле, ведь могли же льву подрезать когти и вырвать клыки? Почему бы и нет?
– Я полностью переменился, – повторил Дюк.
– Я совершенно уверен, что именно так оно и есть. Вы собираетесь вернуться на ранчо Картера?
– Сначала хотелось бы повидать Линду, – пробормотал бывший каторжник, поднял голову и улыбнулся. – Нет, я действительно хотел бы увидеть Линду! – Он посмотрел прямо в глаза шерифу. – Я хочу, чтобы она сама сказала мне, что следует предпринять в первую очередь.
Дюк обратил внимание, что шериф почесывает щетину на подбородке, а мысль его неуловимо начинает ускользать в сторону.
– Значит, вы все-таки не разлюбили девушку?
– Ну конечно же нет! – Дюк вскочил со стула и изменившимся голосом спросил: – А почему, собственно, я должен был это сделать?
– Да нет, никаких причин к тому вроде бы нет, – процедил шериф сквозь зубы, как будто кто-то сунул ему под самый нос револьверный ствол. – Я думаю, что в данном случае вообще никаких причин не существует!
– Сэр! – горячо воскликнул Дюк, постепенно теряя выдержку и бледнея. – Вы намереваетесь сказать мне что-то важное?
– Вовсе нет, Дюк, – вымолвил несчастный шериф, в Душе которого шел бой между отвагой и трусостью.
– Шериф, я вытрясу из вас правду!
– Дюк, вы слишком долго отсутствовали…
– Так что же, она вышла замуж за другого?
– О нет!
– Обручилась с кем-то?
Шериф утвердительно кивнул головой. Дюк резко отшатнулся от него и опять скрылся в глубокой тени своего угла. Шериф не взялся бы сейчас определить, что именно произошло с ним в этот момент: вонзилась ли в его сердце стрела истинной горечи, которую довелось хоть раз испытать каждому влюбленному, или же в нем взыграло оскорбленное самолюбие. Тем более что, когда его лицо вновь выплыло из черной тени, на нем уже никак не отражались движения его души. Циничная, пополам с презрением, улыбка опять появилась, словно приклеенная, на его физиономии.
– Что ж, это можно было бы предположить, – сказал он. – Какая же это девушка, скажите мне, выдержит три года? И кто же этот счастливец, а, шериф?
