когда в душе ирландца просыпается гнев, то всякого рода мольбы и увещевания становятся совершенно бесполезны.
Оказавшийся рядом Чип тихонько толкнул меня.
— Ты бы мог помочь, Джо! — сказал он. — Это твой шанс. Просто навались на Тага сзади, а мы с Шефом сделаем все остальное!
И он обязательно расправился бы с шерифом, уж можете не сомневаться. Потому что он тоже был ирландцем!
Но бедняге Уотерсу все-таки пришлось отправиться в тюрьму. Он изо всех сил старался уверенно держаться в седле, чтобы не расстраивать Чипа; но я заметил, как у него дрожали плечи. Он был ещё слишком слаб.
Чип стоял рядом со мной, глядя вслед двоим удаляющимся всадникам. Он провожал их взглядом и без умолку говорил такие вещи, которые, пожалуй, никого на моем месте не оставили бы равнодушным. Ибо считается, что мальчик его возраста не должен знать таких слов и понятий, которыми запросто оперировал Чип, в самых витиеватых выражениях предрекая шерифу скорую и мучительную смерть.
Ну, в общем, в конце концов, всадники окончательно скрылись из виду, и тогда мы с Чипом отправились обратно в лагерь, сохраняя в пути скорбное молчание.
Мальчишка нарушил его лишь однажды, когда мы уже собирались лечь спать.
— Как ты думаешь, сколько стоит нанять самого лучшего адвоката, чтобы он защищал человека в суде? — спросил он у меня. — Тридцати долларов ему хватит?
Наверное, это было все, что Чипу удалось отложить на черный день!
У меня сжалось сердце. Я сказал ему, что, на мой взгляд, тридцати долларов должно хватить, но даже если этого вдруг и окажется недостаточно, что я обязательно помогу ему деньгами, да и ребята тоже скинутся.
— Нет, — решительно сказал Чип, укутываясь одеялом. — Он этого не одобрил бы. То есть, я хочу сказать, что Шеф никогда не согласился бы… чтобы для него собирали деньги, как для нищего.
Вскоре я уснул, и меня насилу растолкали, когда в небе забрезжил рассвет, знаменуя собой начало очередного дня в аду. Я огляделся по сторонам в поисках Чипа, но его нигде не было видно. Не объявился он и потом. Он ушел от нас, и я знал, куда. Чип отправился на поиски адвоката, который будь то за деньги или просто из жалости, согласился бы защищать его героя на суде.
Бедный Чип!
Однако уже очень скоро я и думать забыл о Уотерсе и его злоключениях. Да и остальным тоже стало не до него. За завтраком я рассказал ребятам о событиях предыдущей ночи, и их реплики, отпускаемые по ходу всего повествования в адрес шерифа, не отличались особым изяществом и благопристойностью.
Только босс сидел молча, склонившись над чашкой кофе, задумчиво размешивая в нем так называемый сахар и наверняка в душе проклиная все на свете. И тем не менее вслух он не произнес ни слова, и я бы даже сказал, что вид у него был весьма довольный.
Но очень скоро он забыл о Уотерсе. Так же, как и я. Так же, как и все мы, по мере того, как день шел своим чередом, и мы почувствовали на собственной шкуре, что мальчишки больше нет среди нас!
Я утверждаю, что мы почувствовали это, потому что все с самого начала пошло наперекосяк.
Когда закончился запас нарезанной проволоки, то пришлось вызвать из кухни повара и задействовать его на этой нехитрой операции, приставив к машинке для резки проволоки, на которой до него так споро работал Чип. Теперь же идилии пришел конец. Отрезки проволоки вылезали из агрегата с явной неохотой, по одной за раз, и весь этот процесс сопровождался таким душераздирающим скрипом и металлическим скрежетом, что жара начинала казаться ещё в сто раз невыносимей, и хотелось пойти и удавиться.
В конце концов, повар бросил работу и подошел к конуре, возле которой босс перевязывал очередной тюк, где этот самый повар взгромоздился на весы и выступил с короткой, но проникновенной речью; он открыто заявил, что работа в хлеву, который здесь почему-то назывался кухней, с самого начала была величайшим унижением для его человеческого достоинства, а поэтому он надеется, что заставил нас достаточно пострадать и откровенно сожалеет о том, что не может устроить нам ещё более жестоких козней; по его словам выходило, что мы были не иначе, как сборищем вонючих бродяг, а босс — самым большим придурком и раздолбаем изо всех, кто когда-либо встречался ему на жизненном пути; в заключение он так же выразил пожелание, чтобы все мы отправлялись к черту вместе со своей проволокорезкой, что же до него самого, то ему это все надоело, и ноги его больше здесь не будет!
Вообще-то никто и не думал его задерживать, лишь один железный крюк, которым босс вытаскивал тюки, метнулся ему вдогонку, просвистев у самого уха.
И мы все с большим сожалением констатировали, что бросок пришелся мимо цели.
Вскоре после этого меня заставили слезть с площадки для подачи сена и поставили нарезать проволоку. Что ж, сказать по совести, проволокорезка представляла собой довольно примитивное, но в высшей степени своенравное устройство. До того, как попасть к нам, машинка — как, впрочем, и все остальные орудия труда, которыми располагало наше хозяйство — уже успела побывать где-то в употреблении, отчего крепеж узлов механизма был сильно расшатан, и затянуть гайки покрепче уже не было никакой возможности. Некоторые детали держались буквально на честном слове, другие же и вовсе были безнадежно погнуты, так что для меня и по сей день остается большой загадкой, каким образом мальчишке удавалось так ловко с ней управляться. Я старался изо всех сил, но все проволоки у меня получались разной длины и прочности. Они либо натягивались так сильно, что ломались при первом же ударе пресса, или же, наоборот, провисали, извиваясь длинными черными змейками.
Но хуже всего было то, что я никак не мог заставить нормально работать рычаг, с помощью которого отсекалась проволока, отчего практически каждый её отрезок выходил из-под моих рук с загнутыми, перекрученными концами, что доводило работника, заправляющего их в пресс, буквально до белого каления, а шеф ругал меня последними словами всякий раз, когда ему приходилось перетаскивать к штабелю очередной тюк.
Что и говорить, день выдался на редкость неудачный.
К тому времени, как наступила пора первого завтрака, у меня было уже столько недоброжелателей, что я счел за благо тихонько удалиться в сторонку, где в полном одиночестве съел свой чернослив, сгрыз сухарь, запил все это кофе, и даже не решился сходить за добавкой.
Место повара занял работник, прежде трудившийся на подаче проволоки и согласившийся испытать себя на новом поприще лишь при условии, что первый же недовольный его стряпней и вслух заявивший об этом займет его место. И ещё он заверил нас в том, что жалобы с нашей стороны гарантированы!
Короче, утро выдалось совершенно безрадостное, и нас не воодушевляла даже мысль о скором обеде.
А тут в довершение ко всему снова объявилась эта девчонка.
То есть, Мэриан Рэй снова приехала к нам, и мы поначалу даже обрадовались её появлению; она же первым делом спросила нас о Чипе. И пока мы судорожно соображали, что ответить, и как сказать, она продолжала развиваться свою мысль, объявив, что он самый замечательный мальчик на свете, и что её отец собирается приехать специально для того, чтобы встретиться с ним и попытаться убедить его в необходимости цивилизованного существования.
Затем все выразительно уставились на меня, и тогда мне пришлось выйти вперед и рассказать о событиях прошлой ночи. Вообще-то, я догадывался, что ни к чему хорошему это не приведет, однако никто из нас не мог предположить заранее, что все окажется так плохо.
Когда я закончил говорить, она холодно сказала:
— А вы все это время стояли рядом и спокойно глядели на то, как этот неотесанный мужлан, возомнивший себя вершителем правосудия, арестовывает бедного больного парня?
Я лишился дара речи. У меня просто не было слов. Чувствовал я себя в этот момент ужасно, и, надо думать, мой вид был лучшим тому подтверждением.
Удостоверившись в моем полнейшем разгроме и поражении, она переключила внимание на Ньюболда, обрушив на него всю мощь своей артиллерии. Ее улыбка была очаровательна.
— Но ведь если Чип отправился выручать из беды друга, — проникновенно проговорила она, — то я уверенно, что вы обязательно поможете ему, и ничто вас не остановит!
Ньюболд расправил плечи и взмахнул рукой, указывая на пресс для сена. Под порывами легкого ветерка
