отпрянуть друг от друга. Мы поехали к ней домой. Там я попал в лапы майора Лэнгхорна, и он долгое время излагал мне одну из своих гениальных идей, осуществив которую человечество могло бы раз и навсегда удовлетворить свою потребность в электрической энергии. Он предлагал изготовить гигантские линзы и установить их над пустыней; солнечные лучи будут фокусироваться на больших котлах, вода в них, превращаясь в пар, станет вращать турбины, от которых во все уголки планеты, где только есть нужда в электричестве, будут расходиться провода. Разумеется, система может работать только днем, но, как он глубокомысленно подметил, многие промышленные предприятия вполне могут обходиться по ночам без электричества. Мистер Лэнгхорн даже рассчитал стоимость линз, и все шло гладко, пока я не спросил, откуда он возьмет в пустыне столько воды.
Об этом он не подумал, поэтому стал напряженно тереть лоб. Однако по виду майора нельзя было сказать, что его затея зашла в тупик, она всего лишь претерпела небольшую заминку. Мы с Дженни посмотрели друг на друга и, дурачась, выкатили глаза. А вскоре я стал собираться в Эмити — на сей раз уверенный, что больше никуда не сверну.
К городу я подъехал новым человеком. До встречи с Дженни казалось, что я взвалил на себя ношу, которая мне не по силам; теперь же, когда проблема наших отношений столь благополучно разрешилась, любое дело мне было по плечу.
Уже совсем стемнело. Никем не замеченный, я подошел к отелю. Обогнув здание, отпер дверь с задней стороны и стал подниматься по лестнице в мою комнату — точнее говоря, в номер, который когда-то была моим. Оказавшись в хорошо знакомом помещении, я решил собраться с мыслями и хорошенько обдумать дело, которое меня сюда привело.
Прежде всего, конечно, нужно было повидаться с Грешамом и рассказать ему все, что случилось со мной после того, как я выехал из Эмити. Или нет, может, и его не стоило ни во что посвящать? Что ж, подумал я, это я пойму при встрече по его глазам.
Несмотря на все мои опасения, меня переполняла гордость. Я сумел втереться в доверие к бандитам, мог то появляться среди них, то исчезать, когда мне заблагорассудится, и теперь уже ничто не мешало мне накрыть всю шайку-лейку, собрав для этого лучших людей городка с самим Грешамом во главе! Чем дольше я об этом думал, тем сильнее утверждался во мнении, что, пожалуй, следует выложить ему все начистоту.
Останавливала меня лишь глупая гордыня — я не хотел показываться Питеру на глаза после того, как столь торжественно объявил, что отбываю навсегда.
Вот так напряженно я размышлял, когда меня вдруг отвлек звук проворачиваемого в замке ключа.
— В чем дело? — крикнул я угрожающе.
Вместо ответа раздалось шуршание бумаги, и из-под двери показался сложенный листок. У меня волосы встали дыбом, ведь нервы были на пределе, поэтому даже такая ерунда могла напугать. Я вскочил с кресла и, метнувшись к двери, схватил бумажку. Но если до этого был просто напуган, то, ознакомившись с посланием, едва не лишился чувств. Потому что на листке корявым детским почерком, который я видел совсем недавно, было выведено:
«Убирайся из Эмити! За тобой уже идут!»
Письмо было написано рукой самого Красного Коршуна, если я что-либо смыслил в почерках! Может, он же и просунул листок под дверь? Нет, это было маловероятно! Я схватился за дверную ручку, но дверь оказалась запертой снаружи. Запасной путь лежал через комнату Грешама, смежную с моей. Я подскочил к его двери, но она тоже оказалась запертой с другой стороны. Выбраться из ловушки можно было только одним способом — по-мальчишески вылезти в окно.
Конечно, это меня отнюдь не прельщало, но, как у нас говорят, кто нищ, тот не выбирает.
Я бросился к окну и выглянул на балкон — тот самый, с которого в меня метнули нож, как вдруг я услышал шорох в комнате Грешама. Поэтому поспешил обратно к двери в его комнату и легонько постучал. В тот же миг удивленный голос Питера откликнулся:
— Да? Кто там?
— Шерберн!
Послышался изумленный возглас; дверь распахнулась, и на пороге стоял Грешам, выражая всем своим видом недоумение и в то же время явную радость.
Он поклялся, что ему чертовски приятно меня видеть, а затем любезно добавил:
— Слава Богу, что ты не исчез с концами. Я ведь должен тебе выплатить часть нашей общей прибыли!
— Пустое, — бросил я, — слишком мало у тебя работал, чтобы мне еще что-то платить.
Но он и слышать этого не желал, стал говорить о том, что я был его козырной картой, что старатели, ранчеро и иже с ними до сих пор идут в салун косяком, чтобы хоть раз взглянуть на знаменитого Джона Шерберна, который пьет виски как воду. Мы вместе посмеялись над этим, и Грешам с ноткой надежды в голосе поинтересовался, не хотел бы я остаться и еще немного с ним поработать?
— Ты действительно этого хочешь? — удивился я. — Неужели я тебе все еще нужен, Грешам?
Лицо его помрачнело, и он честно признался:
— Хотелось бы сказать, что нужен. Но мне мешает одно обстоятельство. Сам знаешь какое…
— Дженни!
— Именно, — подтвердил он. — Понимаешь, ты запал ей в душу, и, если честно, я бы с радостью услал тебя за тысячу миль, да еще и денег бы дал на дорогу.
Он неловко засмеялся, давая понять, что это шутка, но смех прозвучал неестественно.
— Никакой опасности нет, — лицемерно заверил я его. — Мне нет надобности здесь долго задерживаться. Вот заехал только сообщить одну новость и получить от тебя совет.
— Тогда начнем с новости. Советам невелика цена, а вот факты — вещь полезная.
— Доктор мертв! — объявил я в лоб.
И тут же пожалел. Я не догадывался, что старина Доктор может быть так дорог Грешаму, который, услышав печальное известие, чуть приподнялся и, обессилев, рухнул обратно в кресло.
— Доктор мертв, — повторил он за мной, словно пытаясь осмыслить сказанное.
— Да, его убили! И перед смертью он сказал мне нечто важное об Эмити — посоветовал держаться подальше от этого проклятого городка!
— Поэтому ты и вернулся?
— Разумеется.
— Странная логика, не находишь, Шерберн? — Слабая улыбка заиграла на губах Питера. — Ну что ж, теперь можешь обратиться за советом, если не хочешь мне сказать, когда и за каким чертом бедного старика потянуло на Запад…
— На это я сейчас не могу ответить. Но я хотел с тобой вот о чем поговорить. — И протянул ему загадочное письмо.
Он расправил листок на коленях и внимательно изучил детские каракули.
— Занятно, Шерберн. Откуда это взялось?
— Просунули под дверь, сразу после того, как заперли меня снаружи.
Грешам благодушно засмеялся:
— Кто-то решил тебя разыграть — узнать, крепкие ли у тебя нервишки!
— Ну и как они у меня? — злобно поинтересовался я. — А теперь скажу тебе одну вещь. Мне доподлинно известно, что Красный Коршун рассылает своим людям записочки, нацарапанные точно таким же почерком!
Грешам вынудил меня проговориться, но моя оплошность обернулась во благо хотя бы потому, что стерла улыбку с его лица. Он невесело посмотрел на меня, покачал головой и тихо проговорил:
— Не может быть. Ты уверен?
— Как и в том, что ты сейчас сидишь передо мной.
С минуту Грешам раздумывал, не задавая вопросов. Он чувствовал, что я нахожусь на грани срыва, и своим молчанием давал мне время собрать остаток сил, чтобы не уронить достоинства.
— Странно это все, — произнес наконец. — Но не буду ставить твои слова под сомнение. А ведь и правда, если индеец возьмется писать, у него выйдет нечто подобное. Что ты из этого понял?
— Сам видишь, мне велено убираться.
