в своем лагере и его пламя то вспыхивает при порывах ветра, то вновь угасает?
— Как ты думаешь, тебе это понравится?
Китти вдруг поняла, что свой вопрос Роланд повторяет в третий раз.
— Да, — торопливо ответила она.
Роланд переменил положение, а потом поднялся на ноги. Он подошел к калитке, минуту постоял, а потом снова вернулся и сел на прежнее место. Девушка понимала, что он сердится. Она была слегка встревожена, однако, к своему удивлению, обнаружила, что ее тревога была не лишена приятности, и сказала, как бы извиняясь:
— Прости, но я просто задумалась.
— Но не о том, что я тебе говорил.
— Прости, пожалуйста, Генри.
— О, конечно!
Его молчание красноречиво говорило о том, что он недоволен ее невниманием.
— Мне иногда кажется, — сказал он, — что этот Запад, который тебе так хотелось увидеть и куда я с такой радостью за тобой последовал, только внес разлад между нами.
Она уже готова была возразить, но в этот вечер ей было лень произносить вежливые слова, и вместо этого она сказала правду:
— Ты действительно так думаешь? Почему?
— Значит, у тебя тоже возникают подобные мысли? — резко спросил он.
— Нет-нет.
— Мне здесь ужасно понравилось, — горячо заговорил он. — И мне везло. Все было так, как я и ожидал, — и люди, и сама эта горная пустыня. Все было точно так, как ты говорила в Нью-Йорке, и мне казалось, что я просто создан, чтобы жить в этих краях. Все было так, как я мечтал, — все, кроме тебя, Китти.
— Мне ужасно жаль.
Что-то похожее на стон вырвалось из груди Роланда.
— Но тебе это, по-видимому, безразлично. Разве не так?
— Ты позволишь мне быть откровенной?
— Конечно.
Тревога, прозвучавшая в его голосе, причинила боль, ей стало его жалко. Поэтому она протянула руку и легко дотронулась до его локтя. Он, по-видимому, все понял, потому что сидел неподвижно, никак не реагируя на ласку.
— Ты знаешь, — сказала она, закрыв глаза, но не в силах уйти от своих мыслей, — я сегодня какая-то сонная. Мне трудно слушать, я не могу уловить, о чем идет речь.
Он тут же почувствовал раскаяние.
— Бедная моя, ты просто устала. Какой я дурак, что завожу всякие разговоры, когда ты так утомлена.
— Дело не в этом, просто…
Наступило молчание, и по мере того, как оно длилось, она вышла из своего оцепенения, поняв, что между ними возникло что-то новое.
— Ты знаешь, — сказал он наконец, — я начинаю понимать, что происходит.
— Что именно, Генри?
— Между тобой и мной.
— И что же?
— Когда мы только познакомились, я жил бессмысленной жизнью, не делал ничего полезного.
— Да, это было просто чудовищно!
— И ты хотела, чтобы я занялся полезным делом. Ты сказала себе, что человек, у которого вполне приличная голова и сильные руки, может найти себе более интересное и полезное занятие, чем разводить охотничьих собак. И стала рассказывать мне о Западе. Я заинтересовался. Естественно, что на десять процентов меня интересовала эта страна, а на девяносто — ты. И по мере того, как я просыпался, ты стала мной гордиться. Я думал, что это любовь, но я ошибался.
— Генри!
— Давай попробуем быть честными. Ты ведь тоже ошиблась. Ты не понимала. Ты еще никогда никого не любила, и когда стала интересоваться моими делами, тебе показалось, что это настоящее. Но это не так. Я всегда чувствовал, что гордости мало, что нужно что-то еще. А сегодня, как мне кажется, я понял окончательно, — благоговейно говорил он, — что я люблю тебя так, как не любил еще ни один человек. Но ты, Кейт, как ты ко мне относишься? Любишь ли ты меня? Где, скажи мне, музыка, где поэзия настоящей любви?
Генри с минуту подождал. Возможно, он ожидал, что она станет возражать, уверять его в своих чувствах, и она даже попробовала это сделать, однако то, что он сказал, было слишком значительно, и она молчала. Все его рассуждения она мысленно довела до логического конца и ужаснулась тому, что увидела. А он, исполненный горечи, решительно продолжал свой анализ:
— Давай рассмотрим всю ситуацию в общем, Кейт. Я, если можно так выразиться, произвел известный вклад, то есть показал тебе, что такое внимание со стороны мужчины. Ты увидела, что этот вклад приносит проценты. Сухая бесплодная почва стала плодородной, годной для посева. Но мысль о том, чтобы построить на этой земле свой дом, почему-то не кажется тебе заманчивой.
— Но ты ошибаешься, Генри, я…
— Ты же знаешь, что если я тебя прошу назначить день свадьбы, ты всегда отказываешься.
— Мне бы тоже хотелось понять почему, — тихо проговорила она.
— Ах, — горестно воскликнул несчастный влюбленный, — если бы ты только могла… совладать как-то со своим сердцем и отдать его мне, Кейт! Порой я просто схожу с ума. Вот я, со всей моей силой, ничего не могу с тобой поделать, несмотря на всю твою слабость.
— Я ведь дала тебе слово, Генри. Неужели ты сомневаешься в том, что оно для меня священно?
— Вот что я тебе скажу, дорогая: пожалуй, буду без всяких угрызений совести настаивать на том, чтобы ты его сдержала. Как я тебя люблю! Без памяти, Кейт! Меня постоянно преследует отчаянный страх тебя потерять. Как я этого боюсь!
Девушка молчала, чувствуя, как колотится в груди ее сердце.
— Довольно! — проговорила она наконец.
— Понимаю. Больше не скажу ни слова. Я так жалею, что огорчил тебя, дорогая.
— Дело не в этом. Просто…
— Ты мне только скажи, что я ошибаюсь.
— Ну конечно! Конечно же ты ошибаешься!
— Но в чем-то я прав, верно?
— Я… я даже не знаю.
— Нет, ты прекрасно знаешь.
— Пожалуйста, не говори так, Генри. Ты сегодня так жесток со мной.
— Как я безобразно себя веду! — застонал он. — Черт меня возьми, я просто дурак и негодяй, что пристаю к тебе со своими сомнениями. Я ухожу, Кейт, и надеюсь, что, когда мы встретимся в следующий раз, мне удастся не быть таким грубияном.
— Веди себя спокойнее, — сказала она. — Не годится нам убегать от таких серьезных вещей. Но давай пока поговорим о чем-нибудь другом. Я… Я даже жалею, что ты начал этот разговор.
— И я тоже, Бог тому свидетель! Сомнения — все равно что сорняки: стоит им только появиться, они тут же разрастаются.
— Но ты мне веришь? Веришь, что я всегда буду поступать честно?
— Больше чем кому-либо другому на свете!
— Тогда давай просто спокойно посидим. Что может быть лучше этой прекрасной ночи!
Он ничего не ответил, но через какое-то время проговорил неуверенным усталым голосом:
— Ты недавно сказала, что о чем-то задумалась. Помнишь?
— Да.
