— Лучше бы ты утонул той ночью, как крыса, — без всякого сожаления произнес Шодресс, — чем дожидаться теперь здесь, в Джовилле, когда тебя повесят как собаку, — хотя тогда я не испытал бы изрядную долю удовольствия!
Казалось, что осужденный его не слышит, поскольку он задумчиво продолжал:
— А с тех пор, как я тебя знаю, Шодресс, ты не раз представлялся мне в таких видениях!
— Провалиться мне в преисподнюю! — Толстяк отвалил челюсть, выдавая все свое легковерие, прикрытое маской притворного презрения. — И что ты там видел?
— Кажется, я видел, как ты бежишь по улице, — сказал Димз, бросив на него какой-то непонятный взгляд. — Я вижу тебя из окна, я перегнулся через подоконник… Я окликаю тебя, и ты поднимаешь голову — и до чего же перекошенное у тебя лицо, когда ты видишь меня над самой своей головой!
— Дальше!
— Это все!
— Что, вот это и все, что ты видел?
— Ну да!
— Так это просто твой дурацкий сон!
— Может быть, может быть, — равнодушно согласился заключенный. — Но мне почему-то нравится вспоминать этот сон.
— Ты полоумный! — завопил Шодресс, разом теряя контроль над собой. — Что здесь может нравиться даже такому глупцу, как ты?
— Твое лицо, каким я его там вижу, — сказал Димз и усмехнулся прямо в лицо толстяку. — Потому что там ты выглядишь так, словно через мгновение умрешь!
Глава 37
СТАЛЬНАЯ ВЕСТЬ
Но где же все эти дни был Стив Гранж с его обещанной помощью? Осужденный часто вспоминал о нем, но не мог придумать, как можно воспользоваться сделанным предложением. Ведь ему преграждали путь и постоянный взгляд острых глаз Макгрюдера, и злоба всемогущего Алека Шодресса.
Так что он выжидал и выжидал, пытаясь что-нибудь придумать, а Стив Гранж каждый день появлялся в его камере.
Стив изображал все время одно и то же: будто он питает к Одиночке Джеку жгучую ненависть и никогда не упустит случая выругать его за что-нибудь. Он обвинял Димза в том, что тот покушался на жизнь его младшего брата, Оливера. Он жалел, что если Димза вздернут на виселицу, то он, Стив, лишится возможности самому свести с ним старые счеты…
Он так бушевал, что Шодресс порой этому удивлялся, а Макгрюдер даже слегка пугался.
— Слушай, Стив, — как-то сказал он, — у меня нет причин любить Одиночку Джека. Я знаю, что он плохой малый, и самое разумное, что с ним можно сделать, — это прикончить его. Но что изменится от того, что ты каждый Божий день являешься сюда и костеришь его на все лады? Его и так скоро вздернут.
— Заткнись, Дэн, — фыркнул Стив. — Уж от кого-кого, а от тебя я не желаю выслушивать поучения насчет вежливости. Да, я ненавижу эту подлую собаку. Я его ненавижу, и я собираюсь высказать ему все, что о нем думаю, пока есть такая возможность!
Именно в этот момент Стив проходил за спинкой стула, на котором сидел заключенный, и тот почувствовал, как что-то холодное и острое проскользнуло за воротник и легло на голое тело под рубашку.
Джек Димз почти поверил, что Гранж искренне изменил к нему отношение, но когда он ощупал при первой возможности то, что свалилось к нему за воротник, то обнаружил, что это драгоценнейшая вещь, какую только может получить узник: это был напильник из стали высшего сорта, специально приспособленный для разрезания самой твердой стали.
А те старомодные цепи, которыми его сковали, были весьма далеки от совершенства! И каждое прикосновение зубьев этой чудесной пилочки к металлу этих звеньев будет резать их, как нож режет масло.
Будь у него хоть несколько минут, чтоб открыто и свободно воспользоваться этим напильником, сказал он себе, он был бы уже свободным человеком. Но у него не было этих нескольких минут.
В течение всего дня не представлялось возможности хоть что-нибудь сделать. Яркое солнце и постоянное внимание Макгрюдера и Шодресса, не говоря уж об остальных, сделали бы смехотворной любую такую попытку. Но ночью положение может измениться.
Будьте уверены, что узника никогда не оставляли без присмотра, и стражи его проявляли неусыпную бдительность, поскольку каждый человек в Джовилле страшился его, как самой смерти, и даже Шодресс с Макгрюдером, которые постоянно с ним общались, все же испытывали перед ним какой-то благоговейный ужас. Но пока Димз лежал в постели, он мог за ночь хоть немного поработать напильником — и ни разу не упустил такой возможности.
Бесполезно было бы и пытаться при таких обстоятельствах сделать что-нибудь с тяжелыми двойными наручниками, сковавшими его руки. Но ведь он мог лежать на кровати, согнувшись в три погибели, высоко подтянув колени, повернувшись лицом к своему охраннику и наблюдая за ним сквозь полуопущенные длинные черные ресницы, с тем чтобы уловить малейшее изменение на лице своего соседа по камере. А пока он наблюдал за ним, его руки скользнули вниз, — напильник был уже наготове, — и он принялся тихонько водить им по той цепи, которая сковывала его ноги, и по той, к которой было прикреплено тяжелое ядро.
Ему приходилось сильно надавливать, однако он не мог себе позволить стереть пальцы в кровь. Ему приходилось сильно нажимать, но напильник не должен был издавать ни малейшего звука. А если его усердие брало верх над осторожностью, напильник с довольно отчетливым скрежетом царапал сталь.
Однажды, когда на страже стоял Шодресс, он при одном таком звуке резко вскочил с места.
Одиночка Джек сделал вид, что только что проснулся.
— Ты не можешь поместить меня в такое место, Шодресс, где по мне бы не бегали крысы, пока я сплю? — с отвращением выговорил он. — Неужто этот город так мал и беден, что даже смертнику не может предоставить достойную камеру?
Шодресс сейчас всей громадной своей тушей навис над юношей, в руках он держал двуствольный обрез, с которым не расставался ни днем, ни ночью. Коротко отпиленные стволы его были начинены достаточным количеством пороха и кусочками свинца; в случае надобности такой обрез мог разнести в клочья не менее дюжины человек. И каждый день после обеда, когда Шодресс, откушав, возвращался из своей гостиницы, он, по обыкновению, разряжал это леденящее душу оружие и вновь перезаряжал его в присутствии узника, а после того, как процедура была закончена, всегда говорил с пугающей злобой в глазах:
— И почему ты не попытаешься бежать, а, Димз? Почему не делаешь даже попытки вырваться на свободу, Одиночка Джек? Ах, как бы я хотел, чтоб ты попытался! У меня появился бы прекрасный повод разрядить в тебя оба ствола!
Эта мысль доставляла боссу Джовилла безмерное удовольствие, и он то и дело к ней возвращался.
Сейчас он навис над постелью, где лежал узник, и свирепо требовал:
— О каких это крысах ты тут плетешь? Это не крыса пищала! Ну-ка, что это было?
— Я поражаюсь твоим жирным мозгам и всем тем дурацким мыслям, которые в них бродят! — воскликнул Одиночка Джек, и, отчаянно гремя цепями, повернулся на другой бок, притворяясь, что отходит ко сну.
Тень надзирателя маячила над ним на стене огромным бесформенным пятном.
— Ох, — прошипел сквозь зубы Шодресс, — как бы я хотел сделать это — приставить оба ствола к твоему затылку и спустить разом оба курка!
— Поверь мне, Шодресс. — Заключенный опять перевернулся на спину и бесстрашно глянул вверх, в лицо своего мучителя. — Поверь, ты упустил свой счастливый случай. Ты загреб немного денег и устроился в таком месте, где у тебя есть возможность властвовать над дураками, которые еще не настолько преуспели в подлости, как ты. Но ты лишился лучшей возможности!
— О чем это ты? — спросил Шодресс, подозревая, что его собираются похвалить. — Что ты хочешь этим сказать?
