— А что говорят о моем исчезновении?
— Да ничего! Никто ничего не знает. Все заняты одним: появишься ты на похоронах или нет.
— Ни малейшего желания нет туда идти, — вдруг злобно бросил Том Экер. — От него всегда одни неприятности были, от придурка. Вечно здравого смысла не хватало. То и дело ввязывался в какие-нибудь истории. А эта дурацкая стычка с Порсоном? Меня вовсе не трогало, прошила этого олуха пуля Порсона или нет. Но я — старший брат и поэтому должен был вступиться, вот и все. Иначе что бы подумали обо мне люди!
У меня просто челюсть отвисла! Этот бандит, отъявленный головорез, на чьем счету столько смертей, давным-давно живущий вне закона, — и он вынужден лезть на рожон, делая то, чего ему совсем не хочется, в угоду общественному мнению!
— Прекрасно тебя понимаю, — сухо сказал Лэнки. — Ну, пока. Бывай, Экер.
— Но как этому щенку удалось сбежать из тюрьмы? — продолжал недоумевать Экер.
— Не знаю, — ответил Лэнки. — Перебирая руками и ногами, очевидно. А может, парень и не сбежал вовсе и его спасло что-то другое. Откуда мне знать. Я всего лишь слышал вопли, и эта новость, насчет побега, носилась в воздухе. Больше мне ничего не известно. Он не приходил ко мне и не докладывал, что свободен.
— Ни за что не поверил бы, что брат найдет в нем свою смерть. Никогда не забуду бледное, позеленевшее лицо этого малого — он на ногах не держался от страха, когда я увидел его там, на танцах. Ума не приложу, как удалось такому сопляку прикончить Джоша. Тот, конечно, не был непревзойденным стрелком, но все-таки обращаться с револьвером умел.
— И малыш тоже. Лучшие бойцы — не те, кто любит ввязываться в драку. Ты привык ставить на задиру, но, как видишь, это не всегда срабатывает. Ну, давай. Пока.
Я видел, как Том Экер мгновенно растворился в темноте. И только голос его донесся из мрака:
— В следующий раз у нас будет честный поединок, а в бою один на один, без всяких фокусов, я точно рассеку тебя пулями надвое, Лэнки!
— Для меня любой способ одолеть тебя — честный, — прокричал в ответ мой друг. — Не знаю, почему не перерезал тебе горло этой ночью. Но на свете осталось так мало койотов, способных обратить джентльмена в бегство, что я решил тебя отпустить. А если понадобишься, мне не составит большого труда еще раз изловить тебя и сунуть в мешок!
Эта насмешка — смею заметить, крайне оскорбительная — исторгла у Тома Экера целый поток ругательств. А затем стало слышно, как он продирается сквозь заросли кустарника.
И передать не могу, что я чувствовал по отношению к этому странному, непостижимому человеку — Лэнки. Казалось, на всякий случай у него в рукаве неизменно припасена лишняя колода карт.
Я все еще не оправился от удивления тем, как лихо он разделался со знаменитым Экером, а Лэнки уже подвел меня к навесу за домом и указал на пару стоявших там лошадей.
— Одна — моя, другая — Тома Экера, — сказал он. — Ты возьмешь мою, я — его, и — в путь.
— Куда же мы поедем? — поинтересовался я.
— Куда твоей душе угодно, дружище. Я думаю, ты выберешь какое-нибудь местечко подальше отсюда.
Я молчал, раздумывая. Несомненно, по всей округе очень скоро заснуют группы посланных мне вдогонку людей.
— Назови, что тебе хотелось бы сделать или получить, — прервал мои размышления Лэнки.
— Я хотел бы забрать пегого мерина с ранчо Порсонов, — признался я. — И еще при наших ребятах выложить им обоим — и отцу и сыну — все, что я о них думаю. А потом мне следовало бы повидаться с Бобби Мид.
— Вечером на площади Бобби Мид чертовски здорово говорила в твою защиту, — рассудительно заметил Лэнки. — Она и ее отец пытались всех утихомирить. Но такого длинного языка, как у того парня, Картера, свет не видывал. Этот Реджинальд Ченнинг Картер — он кого угодно переговорит. Точь-в-точь как один джентльмен, которого я знавал в Миссури, по имени…
Я поспешил уклониться от очередного рассказа:
— Лэнки, я получил с тебя предостаточно и не собираюсь брать больше. Возьми своего мустанга. Если ты сядешь на кобылу Тома Экера, тебя все назовут конокрадом. И тебе это отлично известно!
— Знаешь, братишка, — хмыкнул Лэнки, — с тем же успехом меня можно считать конокрадом прямо сейчас, даже если я поеду на своей «медвежьей» лошади. Но она меня вконец измучила — всю душу вытрясла! Что ж, как бы то ни было, отправляемся в путь, на ранчо Порсонов. К восходу как раз доберемся. Думаю, ты и в самом деле горишь желанием потолковать со стариком и с молодым Порсоном.
Я попытался отговорить его от поездки со мной, объяснил, что Порсоны должны мне кое-какие деньги — мое жалованье и я просто хочу их забрать. Но Лэнки в конце концов надоело слушать, и он перебил меня:
— Мы едем вместе, земляк, потому что, где бы ты сейчас ни появился, за тобой увяжется куда большая толпа, чем тебе бы хотелось. А я? Ну, для меня это развлечение и какое-никакое занятие.
В итоге я оседлал-таки «медвежью» лошадь Лэнки, а он серую красавицу Тома Экера.
Мы ехали бок о бок под открытым звездным небом, и скоро я вновь услышал его голос:
— Отродясь не сидел на чем-либо лучшем. Животинка словно вся из пружин сделана, и все они установлены как надо. Едешь как на подушках. Ну а тебе по вкусу моя «медвежья» лошадь, Нелли?
Теперь, когда мысли о близкой смерти оставили меня, я снова явственно ощутил колкость и оскорбительность прозвища, но не мог позволить себе срывать дурной характер на Лэнки после всего, что он для меня сделал.
— Ну, в общих чертах, Лэнки, — спокойно отозвался я, — это выглядит следующим образом. «Медвежья» лошадь, как ты ее называешь, — она тоже вся из пружин сделана. Вот только работают они не так, как надо. Когда передние ноги идут рысцой, задние вот-вот сорвутся в галоп. Середина туловища все время вихляет, что очень скоро может вызвать морскую болезнь у того бедняги, который вздумает прокатиться. А еще ей, похоже, то и дело хочется обнюхать землю под ногами. Сдается мне, Лэнки, что среди предков этого мустанга затесалась какая-то ищейка, иначе с чего бы ему все время принюхиваться к следу?
— Вот что значит хорошее образование, — грустно заметил Лэнки. — Сколько раз я пытался найти подходящие слова для этого дикаря, и все без толку. А ты вот с первого раза, едва усевшись в седло, выдал точный портрет. Да, братишка, скажу я тебе, образование — это вещь.
Я рассмеялся от этих его слов, и, уж поверьте, в тот миг мне казалось, что целый год миновал с тех пор, как я смеялся в последний раз и, коли память не врет, это тоже было в обществе Лэнки!
— Лэнки, — снова пристал я к нему с расспросами, — может, все-таки объяснишь, что все это означает?
— Что? — удивился он.
— Ну, все эти непонятные дела: что у вас тогда вышло с Дэном Порсоном, и почему ты взялся ему помогать, и как тебе удалось все это. И что это за колючее дерево, как ты говорил, изодрало тебя в клочья — уж не тот ли мексиканский кактус, на котором ножи растут? И к чему тебе было рисковать головой, приехав в Кэтхилл и спасуя мой зад, когда он уже почти горел?
— Когда я слышу так много вопросов сразу, это совершенно сбивает меня с толку. Мой ум — все равно что одноколейка. Скорости — никакой. Движется он медленно, неторопливо и только в одном направлении. Не знаю почему, но это так.
— Ну, хорошо, выбери один из этих вопросов и дай мне на него ответ, — гнул я свое, продолжая сгорать от любопытства.
— Знаешь, Нелли, это как с тем парнем, который стоит перед тыквенным и яблочным пирогами. Помнишь, я начал тебе рассказывать там, в тюрьме. Так вот, когда…
Я в последний раз попытался вернуть его к исходной точке нашего разговора.
— Лэнки! — взмолился я. — Скажи мне хотя бы одно: как ты оказался в танцевальном зале в самый критический момент и как захватил Тома Экера. Расскажешь?
— Ты просто загоняешь меня в угол. А надо бы ослабить поводья и дать старенькой лошадке побольше воли. Когда начинаешь теснить старушку лошадь, она жутко беспокоится, нервничает и не знает, куда
