— Но сможет ли она найти его здесь, в глуши? — засомневался Леррас.
— Если есть деньги, то в любом мексиканском городишке можно найти все, что угодно, — возразила Доротея. — Сам увидишь!
Дон Томас достал бумажник, высыпал целую пригоршню монет в подставленные ладони Розиты и, сопровождаемый благословениями, выкрикиваемыми звонким голосом девушки, отъехал.
— О чем она говорила с тобой? — поинтересовался дон Эмилиано.
— Так, — отмахнулась Доротея, — о маленьких женских секретах, которые мужчинам знать ни к чему.
Немного погодя за городом, в сухом русле ручья, под прикрытием освещенных ярким лунным светом густых зарослей кустарника, Розита сидела и ждала. Наконец она услышала со стороны ущелья резкий свист, на который ответила двумя переливчатыми нотами. И тут же издалека до нее донесся конский топот.
Двое молодых всадников галопом подъехали к ней и, резко остановив коней, спрыгнули на землю. Отдав поводья своего коня Тонио Лэвери, Монтана подошел к девушке:
— Ну, что ты узнала, Розита?
— Вот это да! — воскликнула она. — Меня не было целых три дня, я прыгала, скакала, танцевала, пела до хрипоты, позволяла немытым пеонам хватать меня за руки, улыбалась им и делала вид, что исходящий от них чесночный дух приятней аромата майского цветения, а тут появляешься ты и спрашиваешь: «Что ты узнала?» Если хочешь знать, я узнала, что значит уродовать себя так долго!
— Прекрасная Розита, — поправился Монтана, — владычица моего сердца, перл добродетели, сияющая луна, освещающая путь в темноте моей жизни…
— Прекрати! — не выдержала девушка.
— Вообще-то, — заметил Монтана, — на всякие нежности у меня маловато времени.
— Ой-ой! Нежности! Нежности? Ты слышал, Тонио? Этот человек клянется мне в любви только по праздникам. Как я могла забыть, что сегодня будний день!
— У него холодная кровь, Розита, — заметил Тонио. — На твоем месте я бы давно бросил его. Еще ни одной девушке не удавалось завладеть вниманием Эль-Кида дольше чем на десять дней. Но перед тобой стоит Тонио, у которого самое преданное в мире сердце.
— Помолчи, Дик, — оборвал его Монтана. — Садись со мной рядышком, Розита. Давай поговорим… С каких это пор ты стала ныть, словно капризный ребенок? Это не похоже на ту прежнюю Розиту, которую я знал. Кстати, а где монах? Где мой дражайший братец Паскуаль?
— Запутался где-нибудь в кустах или напоролся на кактус — какая тебе разница?
— А Рубрис и Меркадо? Они тоже должны быть здесь.
— Не знаю. Я им не нянька.
— В тебя сегодня словно черт вселился.
— А ты и не заслужил ничего лучшего, — парировала Розита. — Что с тебя взять? Ты же гринго. Что можно ожидать от любовника-гринго, кроме каменного сердца и презрения?..
Монтана зевнул:
— Не будь занудой, Розита! Все твои мексиканские причитания гроша ломаного не стоят. В один прекрасный день, находясь в таком же скверном настроении, ты пырнешь кого-нибудь ножом, а мне потом придется вытаскивать тебя из тюрьмы.
— Да тебе плевать на меня, — возразила девушка. — Ты тут же забудешь обо мне и уйдешь к другой.
— На самом деле она не такая, — обращаясь к Дику, сообщил Монтана. — Просто у нее сейчас есть кому слушать. Она добрая, покладистая девушка, рожденная, чтобы стать верной женой и хорошей хозяйкой, которая будет чинить носки и чулки, готовить фасоль и печь маисовые лепешки. Но когда рядом подворачивается иностранец, она становится такой, какой в глазах иностранцев должна быть истинная мексиканка. А теперь, Розита, скажи, узнала ли ты что-нибудь стоящее?
— Ох-ох! — вздохнула она. — Когда ты так говоришь, я вижу, какая чудная жизнь ожидает меня впереди… Я всегда знала, что рождена для несчастья… Но вот что раздобыла. Держи, это план расположения комнат во всем доме Лерраса.
— У меня он уже есть, — отрезал Монтана. — Что еще?
— Где чья комната.
— А где держат мать Меркадо?
— В нежилом помещении, приспособленном под тюрьму для провинившихся.
Монтана развернул лист бумаги и, нахмурившись, стал рассматривать его при лунном свете:
— В котором из них?
— Вот здесь, в подвале.
— Ну и собака же этот Леррас! — возмутился Монтана. — Упрятал бедную старушку в такое место!
— Вот видишь, Тонио, — заметила девушка, — для любой другой женщины — даже для старухи — у него всегда найдется сочувствие.
— Оставь его, Розита. Мы с тобой созданы друг для друга. Я стану каждый день слагать поэмы в твою честь, класть их на музыку и петь серенады, — предложил Лэвери.
— Когда он берет высокие ноты, то начинает ужасно фальшивить, — насмешливо ввернул Монтана. — У тебя не хватит терпения слушать его песни… Значит, ее посадили в подвал? А какой замок в двери?
— Они врезали во все двери новые американские замки.
— Проклятье! — выругался Эль-Кид.
— У вас, гринго, если и есть что-то путное, так это тюрьмы, — съязвила Розита. — Ты во многих побывал?
— На твоих нежных ручках, Розита, не хватит пальчиков, чтобы счесть… Значит, в подвале, с йельским замком в двери. А охраны много?
— В доме полно вооруженных людей.
— От толпы всегда мало проку, — пробурчал Монтана. — Только дурак может полагаться на численное превосходство. Так и в армии — каждый надеется на соседа, а в результате ничего не делается. Розита, ты дороже любого сокровища!
— Кстати, меня пригласили завтра танцевать в доме Лерраса, а дон Томас дал мне денег на новое платье.
— Дон Томас? Что за дела у тебя, черт побери, с доном Томасом?
— А с какой стати мне докладывать, когда и где я познакомилась со своим обожателем?
— Не хочешь — не говори.
— Нет, ты слышал, Тонио? В этом человеке не вспыхнуло даже искры ревности! Ох, горе мне! Вот что значит любить гринго!
Глава 9
Уже после того, как Монтана, заслышав условный свист, галопом умчался прочь, Розита спрятала в ладонях лицо и принялась медленно раскачиваться из стороны в сторону. Дик Лэвери сел рядом с ней.
Довольно долго он смотрел на нее — даже с закрытым руками лицом девушка казалась ему прекрасной.
— Если ты уже сейчас плачешь из-за него, то потом просто зальешься слезами.
Розита неожиданно подняла голову, и он увидел, что в ее глазах нет ни слезинки.
— Если бы я была одной из ваших девушек, — заявила она, — то могла бы поплакать. Тогда вместе со слезами выплакала бы всю печаль, а наутро забыла бы добрую половину страданий. Но меня сжигает мексиканское горе, Тонио, и в моем сердце нет места для слез. Это горе такое же жгучее, иссушающее, как наше лето. Да только ты сам гринго и не сможешь понять меня…
— Я вырос в Мексике, — возразил Тонио. — Ты же знаешь, что Рубрис воспитал меня таким же мексиканцем, как и он сам. Все эти годы мне внушали ненависть к гринго и к их обычаям. Разве я могу за несколько месяцев позабыть то, чему меня учили многие годы? Поэтому мне понятно, почему у тебя сухие глаза, а пожар испепеляет твое сердце.
— Понятно? — пробормотала девушка. — Но ведь ты так молод, богат и красив, Тонио! Ни одна девушка
