ее к своему лбу. Сервантес с трудом удержался, чтобы не отнять ее. Затем Старый Рыцарь благоговейно поцеловал его руку. С удивлением Сервантес ощутил на ней теплые слезы со щеки Старого Рыцаря.
– Прошу вас, – неловко сказал он.
Но Старый Рыцарь встал, все еще сжимая его руку, нежно посмотрел ему в лицо и сказал:
– И ты, славнейший из рыцарей, думаешь, будто ты искалечен? Нет, нет, ты разделяешь великий труд Бога и пожертвовал употреблением руки во имя помощи небесам.
Эмоциональные утверждения и возвышенная учтивость непонятно растрогали Сервантеса. А слезы Рыцаря на его руке вызвали у него такую сладостную дрожь, такую таинственную душевную теплоту, что он от ошеломления онемел. Старый Рыцарь повернулся и повел Сервантеса вперед.
– Мы раньше говорили о том, что ты можешь быть Рыцарем Святого Грааля, сэром Галахадом, – сказал Старый Рыцарь и обвил рукой плечи Сервантеса. – Должен открыть тебе, что я есмь – или был, или буду – сэр Ланселот. Хотя я отнюдь не убежден в этой своей личности, ибо мне ясно – в той мере, в какой это вообще возможно, – что имя или титул – всего лишь временное определение человеческой сущности. – Он остановился и посмотрел на Сервантеса в упор. – Попытки дать имя вселенной, которая существует внутри каждого из нас, мне кажутся глупостью.
У Сервантеса не нашлось ответа, и он спросил Старого Рыцаря, есть ли у него место, где остановиться.
– Так следующее же дерево – вот мой кров, – сказал старый Рыцарь. – Прощай до нашей новой встречи, – добавил он, отдавая честь Сервантесу. Затем молодцевато повернулся, промаршировал во двор дома и исчез в курятнике под оглушительное кудахтанье и гогот.
Сервантес заключил, что его новый друг там и ночевал.
Рыцарь стола
Вечером славного дня поединка Старый Рыцарь вернулся в таверну и увидел, что купец все еще лежит без сознания. Свечи горели под добросовестным надзором хозяина таверны, а купец все так же неподвижно лежал распростертый, с закрытыми глазами, с руками, скрещенными на шпаге. Хозяин таверны предусмотрительно перетащил стол в самую большую свою залу.
Старый Рыцарь опустился у стола на колени и помолился. Эффект оказался моментальным: купец очнулся и хриплым голосом осведомился, жив он или мертв. Старый Рыцарь сказал ему, что определить подобное трудно, но вот несомненно то, что он потерпел поражение в честном бою. И далее: что он должен отречься от приобретения материальных благ и служить ему в качестве оруженосца.
После задумчивой паузы купец сказал:
– Это все очень хорошо, однако у меня нет желания покидать алтарь, на котором я, оказывается, возлежу. И уж конечно, как служитель Божий ты должен видеть, что над нами, расставив ноги по моим бокам, стоит архангел Михаил, вздымая свой карающий меч. И я не склонен навлечь на себя его гнев, пошевелившись или как-то еще заерзав.
Тут Старый Рыцарь сказал ему, что его видение – полнейшая нелепость, результат полученного по голове удара.
– А мне казалось, – сказал купец, – что служитель Божий должен бы видеть, как вижу я.
– Ты в некотором расстройстве чувств, – сказал Старый Рыцарь, – ведь если ты действительно видишь архангела Михаила, так его должен был бы видеть и я.
– Мне бы крайне не хотелось возражать тебе столь скоро после начала нашей новой дружбы, – сказал купец, – но я совершенно ясно помню, какого рода человеком я был до того, как меня тюкнули по затылку. Тогда я считал тебя сумасшедшим старым дурнем, а теперь, возлежа на этом алтаре, я думаю, что ты лучший из людей и что удостоиться созерцания ангела не такое уж отклонение от правды.
– Быть может, нам следует возвести тебя в рыцари наподобие меня, – сказал Старый Рыцарь, – и это либо рассеет твои самообманы, либо подтвердит, что ты имеешь на них право.
– Как будто бы превосходная идея, – сказал купец. – И поистине такое предложение заставило бы меня засмеяться от радости, если бы не мое недвижное положение.
– Мы проведем бдение согласно со стилем и обычаем рыцарства, – сказал Старый Рыцарь, – и наречем тебя Рыцарем Стола.
– Звучит чудесно, – сказал купец, – и поистине это великая честь. Но у меня имеется одна просьба.
– У посвященного есть право на исполнение одной его просьбы, – сказал Старый Рыцарь. – Посему ты должен ее высказать.
– Не думаю, что я могу быть рыцарем из тех, которые сражаются в битвах или ездят туда-сюда, не потребляя пищи, – сказал купец.
– Ну, крайне жаль, – сказал Старый Рыцарь, – ибо занятия рыцарей в основном сводятся к этому.
– Дело в том, – сказал купец, – что я испытываю сильное нежелание встать с этого стола. Для меня он подобен перине, какую можно обрести на небесах. Мне довольно лежать здесь и, когда меня не отвлекают мои видения, вполне достаточно считать пятна на потолке.
– Все это, конечно, очень мило, особенно для тебя, – сказал Старый Рыцарь, – да только истинный рыцарь всецело предается деятельной жизни сражений и творения добра.
– Но, возможно, – сказал купец, – я сумею творить добро и отсюда, наблюдая за архангелом Михаилом, чье непосредственное присутствие здесь убеждает меня в том, что царство бренности и царство духовности различаются не так четко, как я прежде воображал. И почему бы мне, кстати, не рассказывать о моем видении посетителям и не собирать подаяние для церкви?
И вот так купец стал Рыцарем Стола.
Хозяин таверны
Довольно скоро после этой беседы купца и Старого Рыцаря в таверну вошел Сервантес и обнаружил ее хозяина не на его обычном месте, но за столиком. Он громко распевал и большими глотками пил из бутылки с горячительным напитком. Сервантес удивленно спросил его, почему он чувствует себя настолько несчастным. Хозяин таверны, обычно личность веселая и благодушная, сумел только посмотреть на Сервантеса в великом огорчении и безутешно покачать головой. Сервантес продолжал настаивать, чтобы он открыл причины своей печали, ведь хозяин питейного заведения, напивающийся, будто человек, лишившийся любимой собаки, – зрелище очень и очень вредное для его доходов.
– Ну-у… – сказал хозяин таверны и тяжко вздохнул, – мои доходы очень пострадали от возмутительнейшей природы недавних событий.
– В каком смысле? – спросил Сервантес.
– И, – продолжал хозяин таверны, – ответственным за мою беду я вынужден считать вас, так как не могу возложить ответственность на сумасшедшего старика, а вы тут замешаны не меньше этого старого сумасшедшего.
Сервантес ухватил бутылку, из которой пил хозяин таверны, и категорически сказал:
– Если ты отхлебнешь еще хоть немножко этого гнусного пойла, то за неделю сойдешь с ума, а до истечения второй – испустишь дух.
– Истинная правда, – сказал хозяин таверны, – что спиртное творит наилучшую радость и наихудшую печаль.
– А теперь объясни мне, – сказал Сервантес, – что произошло?
– Может, вина и не ваша, – сказал хозяин таверны, – но в результате затеянного вами вчера легкомысленного веселья моя таверна превратилась в святилище, а давно установленный факт остается
