честолюбия, чтобы согласиться на заточение в матке. Множество фундаментальных проблем требовало решения: например, следовало выяснить, что происходило в начальный момент, перед самым запуском Вселенной, а также свести воедино теорию относительности с квантовой механикой. Но подобные предприятия требовали преданной команды сотрудников, необходимых материалов, денег, лабораторий. Если она хотела заявить о себе, обеспечить хоть крупицу славы своему имени, надо было идти в мир.
- А коли уж совсем откровенно, - признавалась она Луи, - мне здесь жарковато. Очень большая влажность; мы вынуждены томиться в постоянном муссонном климате. Для размышлений мне нужен холод. И не хочу я этой липовой жизни, этой зависимости, этого сюсюканья над нами.
Во имя высоких целей она решилась на грандиозный выход в свет. А Луи, страшась одиночества, умолял ее - хотя и тщетно - не высовывать нос наружу.
* * *
Приближался великий день. Мадлен и доктор Фонтан со своими ассистентами понятия не имели о разногласиях в маленьком внутриутробном племени. Оба готовились к появлению на свет близнецов как к национальному празднику. Доктор уже пригласил на беспрецедентные роды целый ряд научных светил. Теперь таиться было уже ни к чему - настала пора сделать открытие достоянием гласности и пожать плоды трудов. Это будет признано настоящим подвигом, событием, которое можно сравнить лишь с высадкой первого человека на Луну. Мадлен изнывала от нетерпения поведать о своей хитрости мужу и родителям. Те, без всякого сомнения, простят ее, когда увидят результат. А Освальд сможет посостязаться с младенцами в способности быстро считать в уме.
Однако радость ее померкла, когда позвонил Луи.
- Здравствуй, малыш, как ты себя чувствуешь?
- Благодарю тебя, очень хорошо. Мне нужно с тобой поговорить.
- О чем же, малыш?
- Во-первых, прекрати называть меня 'малышом'! Этими словами пусть пользуются всякие простушки, глупые мамаши-наседки! Я должен сообщить тебе новость, которая, вероятно, тебя огорчит.
- Что случилось, мой славный Луи? Ты поссорился с сестренкой?
- Мама, мы с Селиной не пререкаемся никогда. Из принципа. Тебе давно бы следовало об этом знать. Я хотел предупредить тебя только об одном родиться я не собираюсь.
Мадлен с нежностью хихикнула.
- Ты говоришь глупости. Что ты там задумал?
- Мне открылась истина, мама. Я отказываюсь родиться, потому что в мире все скверно, очень скверно, а жизнь полна мерзости и может вызвать только отвращение своим уродством. Я крайне этим огорчен, вот и все.
- Ты преувеличиваешь. Жизнь не так уж дурна. Бывают и хорошие моменты!
- Только слепцу позволительно проявлять подобный оптимизм!
- Да нет же, уверяю тебя.
- Приведи мне доводы в пользу рождения.
Мадлен, которая всегда находила убежище в крепости общепринятых норм и привычных поступков, растерялась.
- Ну, не знаю, скажем, ты сможешь есть три раза в день, принимать теплый душ, крепко спать...
- Какая жалкая пропаганда! Ты восхваляешь сон перед тем, кто страшится жизни.
- Есть и другие удовольствия, мой котик, и их совсем немало.
- В последний раз тебя прошу, чтобы больше не было никаких 'котиков'! Меня зовут Луи, черт возьми, я тебе не клопик и не цыпленочек, не котик и не зайчик!
- Хорошо, Луи, прости меня. Как ты сегодня раздражителен!
- Я вовсе не раздражителен, а всего лишь точен! Хорошо, вернемся к нашей дискуссии: готов согласиться с тобой, что бывают минуты удовольствия, однако оплачивать их приходится бесчисленными муками!
- Ты рассуждаешь, как старик, хотя еще даже не родился. Ты ничего не знаешь. Опробуй на себе, что такое жизнь, а уж потом суди ее.
- Мама, ты сама захотела, чтобы я узнал жизнь в столь раннем возрасте, поэтому пусть тебя не удивляет моя прозорливость. Я знаю только одно средство спастись от всемирного хаоса - отказ от участия в нем.
- Мальчик мой, не пора ли прекратить этот детский лепет!
- Вот сказанула! Зародыш и должен быть ребячливым...
- Ты уже не ребенок.
- Ты хочешь сказать, я еще не ребенок. Мадлен начала нервничать.
- Не цепляйся к словам. Ты должен, у тебя нет выбора. Приготовься к выходу и жди наших указаний.
- Как это, у меня нет выбора? Мама, только свобода и право выбора отличают человека от животных. Это доказано всеми великими мыслителями Руссо, Кантом, Гегелем. А первая из всех свобод состоит в возможности сказать нет!
- Хватит с меня всех этих писак! Сестра знает о твоем капризе?
- Не беспокойся, Селина согласна родиться. Она совершенно не отдает себе отчета в том, что делает.
- Дай мне переговорить с ней.
В беседе теперь принимали участие трое.
- Селина, пожалуйста, прикажи брату выйти. Мы не для того пошли на такие расходы, чтобы он все испортил своей прихотью.
- Знаю, мама, но Луи упрямится.
- Увлеки его за собой.
- Я уже пыталась, но он непреклонен.
- Надо ему приказать. Заставь его выйти силой.
- Мама, я признаю только силу убеждения.
Никогда я не заставлю брата поступать против воли.
- Решение мое окончательное, - вмешался Луи. - С первого же вздоха жизнь превращается в выживание, и каждая секунда приближает к смерти. Отказываюсь от этого попятного движения.
- Прекрати, - гневно отозвалась Мадлен. - Я родилась и умирать пока не собираюсь. Твой отец тоже.
- Вам это еще предстоит. Нет, я все взвесил и отказываюсь. В конце концов кто заметит мое отсутствие? По статистике рождается два младенца в секунду. Одним больше, одним меньше, не все ли равно?
- Суть дела не в этом, - окончательно разозлилась Мадлен. - Ты был зачат, чтобы родиться, и ты родишься, устраивает тебя это или нет. Если не выйдешь сам, мы вытащим тебя за задницу.
- Мама, наш разговор теряет смысл, и я этим очень огорчен. В тебе говорит не голос разума, а уязвленное самолюбие. В подобных условиях я считаю продолжение диалога бесполезным.
И Луи с треском повесил трубку.
А в палате Мадлен горько рыдала в объятиях доктора Фонтана, подробно пересказывая доводы Луи и возмущаясь упрямством малыша. Она обнаружила в своем ребенке тот самый страх, что парализовал ее собственную волю с раннею детства. Озадаченный врач старался успокоить ее, уверяя, что бунт одного из подопытных никоим образом не ставит под сомнение успех дела.
- Вы же знаете, Мадлен, сообразно с законами физиологии Луи вынужден будет подчиниться. Даже если он начнет упираться всеми четырьмя конечностями, воды, хлынувшие из разорванного пузыря, подтолкнут его к выходу, просто выпихнут во внешний мир. В самом крайнем случае мы усыпим его, чтобы сделать кесарево сечение. Если он останется внутри, то впадет в состояние сенсорного голодания - и это в момент, когда мозг его жаждет стимулов для дальнейшего развития. Поверьте мне, никогда не бывало и не будет, чтобы ребенок задержался в чреве матери сверх положенного срока. Не следует настраивать его против нас и будить в нем подозрения. Пусть себе брюзжит. Луи, оскорбленный словами Мадлен, все больше проникался бунтарскими настроениями. Как же он теперь ненавидел жизнь! В самых великих наших свершениях ему чудился запах падали, миазмы гнойных выделений. О, эти мерзостные отверстия на нашем теле, постоянно что-то извергающие из себя и всегда оставляющие следы. Человек сочится отовсюду; тщетны все усилия соблюдать чистоту, ибо промытый орган продолжает благоухать просто в силу исполнения им своих функций. С возрастом организм подводит все чаще и чаще; теряет над собой контроль, неизбежно приходит к самопроизвольным извержениям. При больном желудке кишки забиваются всякой пакостью, которая становится всесильной, - и эта клоака, вырвавшись на поверхность, заливает своими волнами душу. Все дыры подтекают: из носа каплет, изо рта течет слюна, глаза слезятся, уши выделяют воск, а сфинктер угрожает настоящим потопом. И он с наслаждением цитировал Селине изречение, приписываемое Блаженному Августину: 'Inter urinam et faeces nascimui'[7] , не уставая повторять:
- Только дух может преобразить плоть, все прочее заканчивается тухлятиной. Это дурной мир, Господь, сотворив его, сделал ошибку. Подлинная жизнь бывает до рождения.
Он умолял сестру представить, какая судьба ждет их на земле: им предстоит пройти путь от полной младенческой зависимости до старческого маразма, явив в промежутке пример юношеской глупости и тупого высокомерия в зрелые годы. Ни один возраст не имел преимуществ - любое развитие живого существа ведет к грязи и вырождению. Особую его ненависть вызывали младенцы, - быть может, оттого, что сам он был одним из них. Сага о пеленках и распашонках, эпопея подгузников и слюнявчиков - вот единственное, чем могут они гордиться.
Несчастные голыши, целиком занятые отправлением своих функций, не способные ни на что, кроме как сосать и срыгивать. В любой момент они могут подавиться каплей молока, при запорах им щекочут задний проход термометром, они бессмысленно плачут, поскольку не умеют артикулировать звуки, тащат в рот все, что ни попадется, - даже палец или карандаш, постоянно пускают слюни, приводят в такое остервенение родителей, кормилицу и соседей, что те мечтают их придушить, рождаются же голубого или синюшного цвета, поскольку попали из теплой матки на холод, плохо спят, страдают от рвоты, плавают в собственных испражнениях; сверх того, рискуют подцепить ветряную оспу или солитера, коклюш или плоскостопие, не говоря о самом худшем, когда их начинает целовать взасос какая-нибудь тетушка или бабка. И все это ради чего? Чтобы тяпнула крыса, укусила громадная собака или отвесила оглушительную оплеуху потерявшая терпение мама. Благодарю покорно! Это просто мошенничество, а вовсе не жизнь! Как случилось, что миллиарды живых существ
