Из ризницы доносились голоса. Он подошел к окну. Дверь была расположена метрах в двухстах отсюда. Если его заметят, он скажет, что зашел на огонек исповедаться духовному наставнику.
Он вытянул шею и заглянул в окошко.
Священник был одет в рясу, в которой обычно совершал богослужение. Странно. Рядом со священником стоял высокий блондин с коротко остриженными волосами, они о чем-то разговаривали. Клоуз не знал блондина, но зато он узнал другого: Маттеоти собственной персоной... Третий был невысокий, некрасивый, с редкими волосами, плюгавый. Этого Клоуз не знал...
Женщины с ними не было. По-видимому, она осталась в церкви. Зачем? Что они затевали? Не свадьбу же в такое позднее время?
Священник посмотрел в сторону окна, и Клоуз быстро отскочил. Он услышал еще хлопанье двери...
Послышался церковный орган, но Клоуз не разбирался в музыке и не знал, что именно исполнялось. Он знал наверняка, что это не похоронный марш.
Он решился подойти к двери ризницы, приставить ухо... Ничего. Он повернул ручку и толкнул дверь. Она оказалась незапертой.
Арнольд Клоуз спокойно вошел внутрь и осмотрелся.
Дверь, ведущая в церковь, была заперта. Орган продолжал играть.
На столе в центре комнаты лежал толстый журнал. Клоуз подошел и наклонился над столом. Запись бракосочетаний...
Почему они избрали для этого такое позднее время, когда все ушли на ужин, да еще с охраной в дверях?
Значит, они не хотят афишировать свадьбу.
Он быстро записал имена:
Эстер Ламм, родившаяся в Австрии, в Вене, в 1920 году... Стефан Менцель, родившийся в Германии, в Гамбурге, в 1914 году. Свидетелем жениха был Артур Ламм, свидетелем невесты – Эндрью Маттеоти. Все проживали в Уйат-Сэндзе.
Арнольд Клоуз вышел так же бесшумно, как и вошел.
Он был очень доволен собой.
Он лихорадочно соображал, под каким предлогом попросить завтра разрешения, чтобы быть свободным после обеда. Лионель будет ждать его в Санта-Фе.
Вернувшись во флигель, он снова зашел к Хэмзу, ожидавшему врача.
Ему страшно хотелось есть, но удовольствие от сознания того, что он собрал сведения за один вечер, было хорошей компенсацией.
Неожиданно он вспомнил о плитке шоколада, лежавшей в комнате, и быстро попрощался с Хэмзом, который по-прежнему сильно кашлял.
16
Алехонян был в хорошем настроении, что случалось с ним не часто. При такой ответственной должности, как у него, неприятностей всегда было больше, чем удовлетворения.
Несмотря на это, Алехонян не променял бы свое место на империю. У него была своя империя, такая же захватывающая, как и у Смита. Цели и средства у них были одни и те же, отличались только побудительные мотивы. У каждого человека они свои, как и у каждой группы людей, и все считают свои самыми лучшими.
Итак, Алехонян был в хорошем настроений. До того момента, пока...
Раздался телефонный звонок. Алехонян нажал на кнопку и тотчас же услышал голос, раздавшийся из невидимого репродуктора: «Старший политрук Иван Данченко. У меня сверхважное сообщение».
Хорошее настроение как рукой сняло. Сверхважное означало неприятности, он это знал уже давно.
Он ничего не ответил и нажал другую кнопку.
В передней зажегся зеленый глазок.
Охранник закрыл железную дверь коридора, сообщающуюся с остальной частью здания. Это называлось «перекрыть шлюз».
Затем он проводил Данченко. Бронированная дверь, ведущая в бюро Алехоняна, бесшумно скользнула по рельсам.
На Данченко не было лица.
– В чем дело, черт побери?
Данченко протянул лист бумаги:
– Тяжелый удар... Нас провели... как детей!
Алехонян сжал челюсти и провел рукой по гладким блестящим волосам. Его лицо посерело.
– Говори яснее! – сказал он изменившимся голосом.
Данченко сказал с усилием:
– Дело Менцеля... Ты помнишь, что мы вышли на него через брата и сестру Ламм в Триесте? Недавно Хирурго наткнулся на фотографию женщины на обложке журнала «Лайф».
