Зимняя жатва

болтливости, правда, речь его теперь больше напоминала бред, и Жюльен остерегался принимать эти откровения за чистую монету.

Однажды Адмирал привстал со своего ложа в сильном возбуждении и зашептал:

— А знаешь, малыш, ведь Матиас вовсе не погиб под обломками корабля, как говорили люди… Я только что вспомнил и должен тебе рассказать, до того как забуду снова. Слушай же, слушай… Он подменил себя несчастным оборванцем, одним из бродяг, что вечно слоняются в порту, матросом, которого никто не знал, списанным с корабля за пьянку. Прежде чем обрушить на него «Разбойницу», он переодел бедолагу в свою одежду. Став «мертвецом», сын рассчитывал безнаказанно следить за мной и твоей матерью, застукать нас на месте преступления и убить. На его беду, Клер удрала в Париж раньше, чем он сумел это осуществить. Тогда от отчаяния, что месть не удалась, Матиас тронулся умом, нашел себе убежище в лесу и принялся околачиваться возле усадьбы, не осмеливаясь показаться и попросить приют. Вот идиот! Некоторое время так все и продолжалось, я часто видел его, затаившегося между деревьями, но прикидывался, что ничего не замечаю. Наверняка он надеялся, что я подам ему знак и скажу: «Иди ко мне, сынок, наша ссора — нелепость, давай помиримся!» Но об этом не могло быть и речи, уж больно он мне досадил. И я оставил Матиаса в оковах его глупости: раз уж решил разыгрывать покойника — иди до конца! Сурово я с ним обошелся, знаю, и теперь мучаюсь угрызениями совести… но это было дурное семя — застань он нас в постели с твоей матерью, выстрелил бы без колебаний. Так или иначе, Матиас заслужил наказание. Больше трех месяцев, по моим подсчетам, он бродил по лесу Крендье. В один прекрасный день я над ним сжалился и нанял людей подтащить «Разбойницу» к бухте, поближе к дому, чтобы он там укрылся — не мог я все-таки дать ему замерзнуть зимой в лесу! И он выжил, пробавляясь охотой и водой из реки. Я так рассуждал: «Пусть покается, и тогда, возможно, я его пущу в дом», но он не выдержал — повесился через полгода после отъезда твоей матери. Одним морозным утром я нашел труп сына, снял его с дерева и похоронил там же в лесу. На могиле ни креста, ни отметины — а как иначе, если ему уже было отведено место на морфонском кладбище!

Матиас и натолкнул меня на мысль о подмене, и я этим воспользовался, когда на поле упал английский самолет. Доставая раненого летчика из искореженного «лизандера», я сразу же подумал: «Тебе, жалкий ростбиф, судьба нарядиться в мой саван!»

Жюльену хотелось успокоить старика, в голосе которого появились визгливые нотки; скрюченные пальцы с отросшими ногтями с остервенением царапали обивку тюфяка.

— Малыш, — задыхаясь проговорил Шарль, уставившись на него невидящим взглядом, — так все и случилось, истинная правда. Запомни, а лучше запиши, на случай если тебе откажет память: ты не можешь представить, как это мучительно — пытаться что-то вспомнить…

Потом голова его упала во вмятину подушки, и он до вечера проспал, а когда проснулся, к прежнему разговору уже не возвращался.

Как только Адмирал немного окреп, мальчик стал выводить его на прогулки. Он помогал ему выбираться из корабля и подниматься на утес. В эти счастливые часы Шарль Леурлан вновь превращался в колосса прежних времен. Спрятавшись за деревом, он разглядывал в бинокль Клер, занимавшуюся работой в саду. Жюльен и старик мало разговаривали, только о самом необходимом. Шарль Леурлан, казалось, прочно вошел в фазу созерцания, из которой выбирался изредка, да и то с большим трудом. Вселенная его замкнулась на образе Клер, многократно увеличенном линзами бинокля.

— Ну как тебе объяснить, — бормотал старик, вытирая стекла о полу рубашки. — Когда я смотрю на твою мать, мне кажется, будто я глажу ее кожу, словно она лежит подо мной и глаза мои как раз на уровне ее лица… Я почти чувствую ее запах. Большего мне и не нужно. Я умру счастливым: я полон ею… я возьму ее с собой!

Погода начала портиться. Пришли первые заморозки, вселившие в мальчика чувство тревоги. По утрам с моря дул ледяной ветер. Адмирала, впрочем, это нисколько не беспокоило. Жюльен принес ему не только найденную в доме теплую одежду, но и одеяла и спиртовку, однако корабль, превратившийся в сырой подвал, не удавалось прогреть, за одну ночь там можно было насмерть простудиться.

— Холод мне нипочем, — храбрился старик. — Я получил все, что желал, а теперь я слишком слаб, даже для счастья… Удовольствие смотреть на твою мать изнашивает меня день ото дня. В одно прекрасное утро ты найдешь меня мертвым, и я хочу тебя попросить не зарывать меня в землю, а сжечь труп вместе с «Разбойницей». В трюме спрятаны два бидона с бензином — этого довольно, чтобы устроить пожар. Я хотел бы умереть как король викингов! Корабль с суши закрыт скалами, так что пламени никто не увидит. Сделай это для меня, обещай! Когда судно полностью выгорит, ветер развеет мой прах над морем и полями… Скажи, исполнишь мою волю?

Мальчик пообещал. В его душе царило спокойствие. Вскоре у Адмирала уже не стало сил взбираться на утес, и большую часть времени он проводил на своем тюфяке в полузабытьи.

Мать решила засеять Воронье поле и взяла ссуду под залог имущества для найма работников. Землю перепахали, и прямо посреди пашни один из батраков поставил пугало, смастерив его из черного плаща Адмирала. Как ни удивительно, это примитивное средство устрашения держало птиц на почтительном расстоянии.

В октябре Шарль Леурлан перестал принимать пищу. Мальчик тайком носил ему бутылки с горячим бульоном, пытаясь заставить проглотить хоть несколько ложек, но старик словно по недоразумению еще оставался в своей физической оболочке. Как-то вечером, выплыв на поверхность беспамятства, он устремил на Жюльена пронзающий взгляд.

— Послушай, — еле проговорил он, — у нас почти не осталось времени, пришел час… Клад… он твой, только твой. Никому не говори… используй его, чтобы стать могущественным человеком. Я никогда не был разорен, просто старался пустить пыль в глаза соседям. Все состояние я обменял на золото — так надежнее! Банкноты обесцениваются, возможна реформа денежной системы… франк, например, будет заменен на доллар или рубль, золото же всегда остается золотом.

— Не волнуйся по пустякам, — заметил Жюльен. — И потом, многие видели, как ты закапывал клад в саду, наверняка его кто-нибудь выкопал.

С губ старика слетел глухой смешок.

— Зарытое в саду — мусор, обманка, чтобы пустить чересчур любопытных по ложному следу: пачки не имеющих никакой ценности облигаций русского займа, несколько настоящих луидоров для большей убедительности, разные безделушки. Настоящее сокровище — у тебя в комнате. Помнишь оловянных солдатиков? Выбросив игрушки, я заменил их на золотые, сделанные на заказ одним ювелиром. Солдатики в коробке все до одного из чистого золота, но раскрашены как настоящие. Никогда с ними не разлучайся — в них целое состояние!

В тот же вечер, вернувшись домой, Жюльен открыл коробку и перочинным ножиком соскоблил немного краски с гусара наполеоновской гвардии. Шарль Леурлан не солгал: солдатик был сделан из золота очень высокой пробы, мягкого, как серебро. Миниатюрное войско императора содержало столько драгоценного металла, что его с лихвой хватило бы десятка на два золотых слитков!

24

Рубанок бросил отцовскую ферму и удрал в Париж, увязавшись за солдатами. Кто-то из морфонцев рассказывал, что он устроился барменом в одном из кабачков Сен-Жермен-де-Пре.

Бенжамен Брюз повесился. Почтальон, приносивший ему пенсию, которую тот получал как инвалид войны, нашел его болтающимся на суку; под ногами скульптора валялась опрокинутая лестница.

Поговаривали, что не за горами Третья мировая, которую развяжут американцы или русские. Близилась зима.

Однажды утром, когда в воздухе запорхали первые снежинки, Жюльен нашел на корабле окоченевшее тело Адмирала.

Старик, очевидно, умер во сне: одеяло было натянуто до подбородка, а теплый шерстяной чепец надвинут по самые брови.

Мальчик взял лампу и спустился в трюм. Там он без труда отыскал бидоны с бензином, о которых говорил Шарль Леурлан. Часть горючего он разлил в коридоре, часть выплеснул на двери, остальное пришлось на палубу. Спрыгнув на землю, он свернул жгутом газету, поджег ее и перебросил через борт. Раздался громкий хлопок, и в серое небо взмыл огненный столб. Жюльена поразила живописная красота