мастерская на песчаном пляже, где он изготовлял кремы для подобной передачи информации, бальзамы и лосьоны, которые могли бы передавать ощущения и мысли.
«Я создал крем-поэму, — объяснял голос Кобана, — кремы для красоты, которые улучшают также и душу, а не только кожу. Немножко моего бальзама, нанесенного на лоб, легкое втирание, и тотчас же ощущения радости, эйфории и надежды наполняют разум».
У Зигрид, тонущей под грузом разного рода откровений, уже не было сил классифицировать информацию. Кобан хотел дать ей прикоснуться к реальности исчезнувшего мира, разрушенной земли и путано, торопясь, рассказывал о своей цивилизации. Но образы перемешивались, словно лавина разноцветных камней, катящихся по склону холма.
«Постарайся воспринять эту информацию, — говорил алмоанец. — Через час у тебя появится ощущение, что ты все вычитала в книге. Не бойся, я скоро уйду из твоего разума».
Однако Зигрид уже не была уверена, что хотела, чтобы странное общение закончилось. Она не испытывала такого взаимопонимания ни с кем. Никогда не чувствовала себя столь близкой кому-либо, столь неразрывно связанной. Сейчас они с Кобаном были…
«У земли, что вы разрушили, — продолжал Кобан, — были необыкновенные особенности. Среда адаптирует к себе тело, понимаешь? Мы, алмоанцы, — легко приспосабливаемый род. В этом одновременно наша сила и наша слабость. На земле мы люди, в воде рыбы, а воздухе…»
Зигрид сглотнула.
Она внезапно вспомнила странное приключение, пережитое ею на плавучем ковчеге. И капитана Таннера с голубым пером на шее…
«Нашим телом управляют три элемента, — рассказывал голос, — земля, воздух и океан. Мы непостоянны. Достаточно нам поменять среду, как наше тело начинает превращаться».
В воздухе?
Зигрид увидела подростка, стоявшего на вершине холма. Вцепившись в огромного змея, он старался оторваться от земли. Вдруг порыв ветра поднял его, понес в небо. Мальчик начал парить среди воздушных потоков. И его тело изменилось — кожа покрылась перьями, нос превратился в клюв…
«Нам достаточно подняться на определенную высоту, чтобы превратиться в птиц, — мысленно прошептал Кобан. — Пространство, окружающее наше тело, вызывает мутацию, аналогичную той, что действует в океане. Если удается покинуть землю на достаточно долгий срок, то становишься орлом, соколом. А потом, когда ступаешь на землю, возвращается облик человека. Однако проще оставаться рыбой, потому что никакая птица не может летать вечно. Всегда наступает момент, когда она должна найти хотя бы ветку, чтобы устроиться на ночь, а значит, вернуться туда, где превращаешься в человека».
Многие алмоанские подростки уступали искушению полета, но эти причуды считались менее опасными, чем подводное погружение. В отличие от того, что происходило в воде, мутация в птицу не длилась так долго и не стирала все воспоминания.
«Полет — лекарство от скуки, — мысленно уточнил Кобан. — Увлечение, не имеющее последствий».
«Я так и знала, — подумала Зигрид. — Знала с тех пор, как побывала на плавучих садах, но предпочитала убеждать себя, что мне все тогда приснилось».
Да, дозорная должна была признать: потеряв равновесие на дереве и падая в пустоту в тот день, она превратилась в птицу.
— Хватит! — простонала Зигрид. — Я знаю, что ты говоришь правду. Со мной такое уже случалось.
«Полет не принес тебе вреда. Это было временное опьянение, — прошептал голос алмоанца. — Когда оказываешься в вышине, то не забываешь, кто ты. Меняешь оболочку, но не разум. Увы, некоторым хотелось большего, поэтому океан был более привлекательным для них. Он превращал их на долгий срок, давал ощущение бесконечного счастья. Молодежь вскоре прекратила летать и начала плавать. Сначала привязывали к ногам трос и плавали вдоль берега, а на берегу ждал друг, держа конец веревки и готовый вытащить рыбу на берег в обговоренный заранее час. Со временем перестали так делать, перестали плавать „на привязи“. Думали, что разума достаточно, чтобы определить самому, когда пора возвращаться».
Да, они начали плавать свободно. Это так пьянило! Стали рассекать волны все быстрее и быстрее, чтобы заплывать все дальше и дальше, пока остров не становился крохотной точкой на горизонте. Но магия моря была очень могущественной, затуманивала умы. Тогда сознание мутнело и больше ничто не имело смысла, кроме плавания, плавания, плавания… Зачем возвращаться назад? Зачем плыть к берегу? Ведь так хорошо, так хорошо!
«Остров начал пустеть, — объяснял Кобан. — Когда приплыли вы, земляне, нас оставалось лишь несколько тысяч человек, живших в полупустом городе. Океан поглотил половину населения. В основном уходила молодежь, покидала семьи, отделываясь от всякой ответственности».
— А почему вы не пытались их удержать? — спросила, заикаясь, Зигрид.
«Потому что мы не являемся народом, у которого много законов и запретов, как у вас, людей с планеты Земля. У нас каждый может выбирать свою форму. Кто сказал, что человеческая телесная оболочка стоит выше остальных? Некоторые даже думают, что люди — лишь переходное состояние и что настоящий пик развития разумного существа происходит в океане. Мы никогда не пытались задержать тех, кто уходил на песчаный берег, против их воли».
Зигрид вспомнила одну из картин, показанных ей Кобаном. Вот он на следующий день после шторма идет по берегу, чтобы спасти пловцов, выброшенных волнами. Некоторые женщины, лежа наполовину в воде, до бедер еще оставались рыбами и выглядели странными, потерявшими сознание русалками, сломленными под ударами водяных пощечин. Кобан хватал их под руки и вытаскивал на сушу, чтобы они приняли человеческую форму с головы до ног. Как только солнце высушивало воду на их коже, происходило обратное превращение — чешуя исчезала, хвостовой плавник делился на две части, и появлялись ноги.
«Затем я ждал, пока они откроют глаза, — рассказывал тогда юноша. — По одному взгляду я мог сразу понять, поглотила ли рыбья оболочка все их воспоминания. Я обнимал их, как тебя, чтобы поддержать, передать им чувство доверия, чтобы они поняли, что не одни. Потом долго массировал их тело, таким образом внедряя в них основную информацию, которую проведенное в водных глубинах время стерло из их бедных голов. За сколькими выброшенными на берег я ухаживал! Некоторые называли меня „рыбьим доктором“, но благодаря мне они вновь становились людьми. Я делился с ними своими воспоминаниями, всем, что знал, я давал им возможность обкрадывать меня, копаться в закоулках моей памяти. И у кого-то из них возникало желание остаться на земле. И они вновь учились человеческой жизни. Эти люди, уже взрослые, были похожи на усталых младенцев, едва стоящих на ногах. Ну да, им ведь трудно было ходить. Знаешь, я думаю, что многие, кто потом вновь приходил на песчаный берег, поступали так из-за веса собственного тела. Из-за земного тяготения и трудности оставаться прямостоячим. Лишь на земле чувствуешь и осознаешь тяжесть своего тела. В воде оно никогда не тянет тебя вниз».
В этот момент Зигрид почувствовала страшную усталость. Тотчас же передача информации прекратилась. Но за те две-три секунды, пока падала в темный колодец беспамятства, девушка испытала ужасное чувство одиночества.
«Вернись! — попыталась закричать она. — Кобан, вернись… Я не могу больше жить без тебя!»
Глава 22
Жизнь подаренная, жизнь отнятая
Происходило нечто странное. Нечто, не имеющее отношения к течению времени.
«Я едва его знаю, — думала Зигрид, — а кажется, будто провела всю свою жизнь с ним. Мне кажется, что вот уже долгие годы мы живем вместе, что мы играли в одни и те же игры, когда были детьми».
