в них хоть какое-то рациональное зерно и вдруг поймал себя на том, что разглядываю портрет своего младшего сына Фишки. «Чао» – одно из его любимых выражений, наряду с «точно» и «ну, знаешь, как его?». Сейчас, во время летних каникул, он получил работу спасателя на одном из общественных пляжей. Очень кстати, между прочим, так как он уже успел пустить на ветер выделенные ему нами на карманные расходы деньги – на два года вперед. Последний птенец, который вот-вот покинет наше гнездо.
Я должен был бы настроиться на философский лад и признаться, что часто и подолгу думаю о последствиях этого неизбежного «оперения» как для Фишки, так и для меня. Но, честно говоря, мысль о сыне вернула меня ко дню отбытия прота. Семнадцатое августа наступало всего через два месяца. Что же эта дата значила? Звучала она так, как если бы Рассел заявил, что такого-то числа он возвращается на небеса. Но за все годы пребывания с нами Рассела он ни разу не объявлял дату своего отбытия, так же как никто другой из наших маньяков. В анналах психиатрии это был беспрецедентный случай. И раз путешествие прота на КА-ПЭКС явно исключается, что же с ним в этот день произойдет? Неужели он впадет в состояние амнезии целиком и полностью? Это можно предотвратить единственным способом, – пока не поздно, выяснить, кто он такой и откуда он родом.
И тут я вдруг вспомнил, что пятнадцатое августа, по словам прота, примерная дата его прибытия на Землю пять лет назад. Вдохновленный этой мыслью, я попросил миссис Трекслер позвонить в полицейский участок административного округа, куда – как указывалось в личном деле прота – он попал первоначально, и попросить их проверить, не исчез ли в один из дней, близких к пятнадцатому августа, кто-нибудь, похожий по описанию на прота. И сообщить им о возможной поездке прота в Алабаму в октябре. Когда миссис Трекслер заглянула ко мне позже с пачкой писем на подпись, она упомянула, что люди из полиции обещали позвонить, как только что-нибудь обнаружат.
– Но не очень-то на это рассчитывайте, – хмыкнула она.
Мы немало узнаем о наших пациентах не только от медсестер и санитаров, но и от других пациентов, которые обожают говорить друг о друге. Так вот, Эрни был первым, от кого я узнал, что его сосед Хауи стал совершенно другим человеком – спокойным и даже веселым! Я решил в этом сам убедиться.
Эрни оказался прав. Хауи преспокойно сидел себе на подоконнике в комнате отдыха на втором этаже и сквозь оконное стекло взирал на звезды. Ни словарей, ни энциклопедий, ни подсчета нитей в большом зеленом ковре. И стекла его очков, вечно замутненные от въевшейся в них грязи, абсолютно чистые и прозрачные.
Я попросил у него разрешения присесть рядом и завел с ним незамысловатую беседу о цветах, росших вдоль высокой ограды на другой стороне лужайки. И Хауи, как не раз и прежде, с радостью перечислил просторечные и латинские названия каждого из цветков, историю их происхождения, ценные пищевые и лекарственные свойства, использование их в промышленности. Но при этом он ни на секунду не отвел взгляда от темного серого неба. Он словно что-то в нем разыскивал, я бы даже сказал: он его сканировал. Я спросил Хауи, что он там ищет.
– Синюю птицу, – ответил он.
– Синюю птицу?
– Синюю птицу счастья.
Очень странное высказывание для Хауи. Он наверняка знал все о голубых сойках, в просторечии прозванных синими птицами: цвет их глаз, пути миграции, общее их количество во всем мире. Но – синие птицы счастья? И потом, откуда у него в глазах этот необычный блеск? Я проявил настойчивость и выяснил, что Хауи почерпнул эту идею у прота. Мой странный пациент дал ему такое «задание» – первое из трех. Тогда я еще не знал, какие были другие два, так же как не знал этого сам Хауи. Но первое задание уже было дано и принято – найти синюю птицу счастья.
Некоторые из временных пациентов первого отделения шутливо прозвали Хауи «синеумником страсти», а в четвертом отделении уже пошел слух о нашествии на больницу Синей Бороды, но Хауи не обращал на все эти толки никакого внимания. Его обычная целеустремленность теперь полностью обратилась на новую иллюзорную цель. И тем не менее я был поражен, с каким спокойствием он восседал на своем наблюдательном пункте. Куда девались его судорожные проверки и перепроверки, перебежки от книги к книге, лихорадочное чирканье по бумаге, которую он изводил стопку за стопкой? Его блокноты и «гроссбухи» по-прежнему заполоняли не только его письменный стол, но и маленький столик, общий для него и Эрни; Хауи явно бросил все свои прежние занятия, и интерес его к ним настолько увял, что он даже не удосужился разложить все эти записи по порядку и куда-то убрать. Видеть Хауи безмятежно сидящим у окна было просто бальзамом надушу, и у меня непроизвольно вырывался вздох облегчения, как будто все тяготы мира свалились не только с его плеч, но и с моих собственных.
Я уже собрался уходить, как вдруг солнце выскользнуло из-за туч и, позолотив всю лужайку, озарило цветы. Хауи улыбнулся.
– Никогда не замечал, как это красиво, – сказал он.
Решив, что скорее пекло ада обратится в Северный полюс, чем Хауи найдет в Верхнем Манхэттене синюю птицу, я даже не стал переносить пораньше его обычное полугодовое, назначенное на сентябрь, интервью. Но не прошло и двух-трех дней, как теплым, дождливым утром все отделения огласились редкостно счастливым криком: «Синяя птица! Синяя птица!»
Хауи пронесся по коридорам (я сам этого не видел, лишь потом узнал от Бетти), ввалился в физкультурную комнату, в «тихий уголок», прервав игру в карты и медитацию, схватил за руку улыбающегося прота и потащил его в комнату отдыха с криком: «Синяя птица! Синяя птица!» К тому времени уже все пациенты – и, конечно, персонал – неслись по коридорам взглянуть на синюю птицу. Они прижимались лицами к стеклу и, завидев голубую сойку, принимались кричать: «Синяя птица!» – пока наконец здание не огласилось всеобщим криком: «Синяя птица! Синяя птица! Синяя птица!» Возбуждение охватило всех, включая Эрни, Рассела и даже Герцогиню. Бетти рассказывала, что у нее в ушах чуть не зазвучала музыка из фильма. Не тронуло это событие одну только Бэсс; оно ей напомнило всех погибших и покалеченных птиц, которых ей довелось встретить в ее безрадостной жизни.
Вскоре голубая сойка улетела, и все стало на свои прежние места – почти что на свои места. А может быть, все-таки что-то переменилось? Птица улетела, оставив едва заметный след – может быть, проблеск надежды? – и кто-то кинулся ей вслед, чтобы ее удержать. Правда, след этот был такой хрупкий, что, когда он высох, никто, кроме прота, его, пожалуй, уже и не мог разглядеть. Он и до сих пор хранится в палате № 2 и незаметно передается от пациента к пациенту, как некий талисман, способный ослабить депрессию и подменить ее надеждой и хорошим настроением. И как ни удивительно, талисман этот нередко помогает.
БЕСЕДА ШЕСТАЯ
Моя очередная беседа с протом состоялась на следующий день после полудня. С улыбкой до ушей вошел он в мою приемную и протянул мне то, что он назвал «календарем». Этот «календарь» по виду
