Гасанов продолжал ехать полегоньку, пока не улеглась пыль, а потом набрал прежнюю скорость.
Впереди замаячили два огонька: это задний свет той же 'Победы'. Чего же она тянется, как арба, и никак не оторвется от 'Москвича'? Гасанов ослабил нажим ноги на педаль акселератора, но огоньки почему-то не удалялись, а приближались. Неужели 'Победа' застряла?
По сторонам замелькали деревья шелковиц с шарообразными кронами, и в полосе света фар мелькнули перила моста через арык. Потом обрисовался весь мост и стоящая на нем автомашина. Это 'Победа'. Она застопорила. Гасанов посигналил и увидел шофера чужой машины. Он возился у откинутого капота.
'Этого еще не хватало! — с досадой подумал Гасанов и метрах в пятнадцати от моста остановил свой 'Москвич'. — Надо сходить узнать, что с ними приключилось'.
В это время задние дверцы 'Победы' распахнулись, и из машины вышли двое военных. Быстрыми шагами они направились к 'Москвичу'.
Гасанов смотрел на них, точно завороженный, и почти не дышал. Военные подошли к 'Москвичу' с обеих сторон. Тот, что слева, открыл дверцу и низким голосом приказал:
— Подвиньтесь!
Гасанов безропотно выполнил команду и уступил свое место. Неизвестный сел за баранку, а его товарищ расположился на заднем сиденье.
Гасанов не рискнул ни протестовать, ни даже спросить, с кем он имеет дело и чем можно объяснить такую бесцеремонность со стороны офицеров.
Захлопнулись дверцы, и заурчал включенный мотор. 'Москвич' тронулся вперед, у самого моста развернулся и покатил обратно в Токанд. За ним последовала 'Победа'. Теперь она уже не просила уступить дорогу, а покорно пробивалась через облако пыли, вздымаемое 'Москвичом'.
У Гасанова хватило все же сообразительности понять и должным образом оценить происшедшее. Немного погодя он оправился от столбняка, в который было впал вначале, поерзал на месте и уселся поудобнее. Нужно было раскинуть мозгами. Интересно, что они знают. И что послужило причиной? Неужели завалился старый Икрам? Быть не может! Такого волка голыми руками не возьмешь. Нет, тут что-то другое. А что же? Спекулятивные махинации? Но причем здесь эти фуражки? Они, насколько ему известно, никакого отношения к милиции не имеют. Странно. Очень странно… Плохо и то, что он не знает, сколько в его кармане денег. Дурак! Даже не пересчитал. Впрочем, деньги ерунда. Под сиденьем хранится радиостанция и закодированная, не переданная еще радиограмма. Вот это совсем серьезно. Но теряться не следует. Может быть, еще не все шансы потеряны…
Чтобы вернуть утраченную храбрость и укрепить ослабевший дух, Гасанов попробовал даже просвистать тот самый веселый мотивчик, который привязался к нему с утра.
Его спутник слева повернул голову и низким голосом бросил:
— Не нервничайте!
Гасанов угодливо улыбнулся и умолк.
Икрам-ходжа лежал на пухлом ворохе одеял и подушек в первой комнате. Все-таки на полу привычнее и куда лучше, чем на кровати. Рядом стоял низенький столик, а на нем — фарфоровый чайник.
Старик ворочался с боку на бок, вздыхал. Ему не спалось. Мысль о тайнике того крупного разведчика, о котором говорил Наруз, не давала ему покоя и отгоняла прочь сон. Почему Наруз Ахмед не привлек его к поискам тайника? Вдруг там кроме бумаг хранится кое-что и еще? Тайники бывают разные. Разведчики — тоже. Надо полагать, что этот важный господин не зевал на земле Туркестана и не забывал своих интересов…
Старику казалось, что его несправедливо обошли, и от этого на сердце накипала горькая обида. В самом деле: где же правда? Не будь его, да разве Наруз Ахмед добрался бы до тайнописи на клинке? Никогда. И где бы он нашел такого артиста, как Гасанов?
Часы на стене хрипло пробили два раза. Икрам-ходжа вздохнул. Сутки канули в вечность. Уже прошло два часа новых суток. И с каждым часом все укорачивается жизненный путь старого Икрама, все ближе подвигается он к могиле. Очень обидно! Но аллах велик, мудр, всемогущ и знает, что делает. Авось он забудет об Икраме и продлит его дни на этом свете, ну хоть бы годков на десять.
Икрам-ходжа приподнялся на локте, протянул жирную обнаженную руку к столику и нащупал на нем чайник. Он поднес его ко рту, отпил несколько глотков, поморщился и сплюнул. Крепко!
Теперь надо уснуть. К черту и тайник, и Наруза Ахмеда. Старик улегся поудобнее, плотно смежил веки и решил уснуть. Но шаги во дворе заставили его встрепенуться. Неужто вернулся Наруз? Но кто же больше? Из посторонних ключ от калитки имеет только он, и то лишь по случаю выезда. Икрам-ходжа разбросал подушки и сел. Шаги и сдержанный говор слышались уже в сенях. С кем же мог пожаловать этот бешеный Наруз? И не сошел ли он с ума, ведя в дом чужого?
В дверь постучали.
— Входите, открыто! — сказал Икрам, не зная, что и подумать.
Дверь скрипнула, щелкнул выключатель, и свет залил комнату. У порога стояли капитан, лейтенант и штатский из махалли.
— Икрам Ашералиев? — осведомился капитан.
— Да, я. А что?
— Ничего особенного… Рады познакомиться. Одевайтесь!
Икрам-ходжа быстро заморгал набрякшими веками и голосом невинного младенца заговорил:
— Зачем вы нарушаете покой старого человека? Зачем я вам понадобился? Моя душа уже разговаривает с аллахом. Я не живу, а тлею. Уже близок мой конец!
Капитан пристально всмотрелся в лоснящуюся физиономию Икрама и, не найдя в ней никаких намеков на близкий конец, сказал:
— Головешки обычно тлеют очень долго, а иногда дают и огонь. Быстро одевайтесь! — а лейтенанту приказал: — Начинайте обыск!
25
Поезд, четко пощелкивая на стыках рельсов, мчался по песчаной степи, окутанной предутренним сумраком.
Наруз Ахмед сидел на боковой скамье жесткого вагона, освещенного тусклой лампочкой. Глаза его были закрыты. Он не спал и не бодрствовал; в голове царила пустота. Все, что мог сделать смертный, — кажется, сделано. Воля Наруза Ахмеда, как изжившая свой век пружина, начала сдавать. Единственно, о чем он думал сейчас, это о том, как выбраться с этой ненавистной земли на ту сторону. Размышляя под перестук вагонных колес, он вспомнил о втором задании Керлинга, еще не выполненном, и ему стало не по себе. А что, если шеф не захочет выслать самолет и потребует завершения дела? Как тогда? Это равносильно смерти. Наруз Ахмед уже выбит из строя: не осталось сил действовать. Бежать, бежать отсюда!
Паровоз дал протяжный гудок.
Наруз Ахмед вздрогнул, приоткрыл веки и поймал на себе внимательный взгляд человека, сидевшего напротив.
Откуда он взялся, этот пассажир? Когда Наруз Ахмед садился, никого здесь не было. Как же он не заметил его появления?
Наруз сделал вид, что вновь задремал, но сквозь чуть приоткрытые щелочки век стал разглядывать нового пассажира. Молодой парень, видно, небольшой служащий. И почему он не спит?
Вагон качнуло на стрелках. Наруз Ахмед нервно открыл глаза и глянул в окно. Начинает светать. До Токанда еще далеко… Он поднял руки, чтобы провести ими по лицу, согнать усталость, и обмер: руки были в песке и глине. Да что руки! Измазаны были рукава пиджака, брюки на коленках, сапоги. Непростительный промах! Как он мог не заметить такого?
