подошел, патруль остановил его и потребовал пропуск. Никита Родионович подал разрешение, полученное еще зимой от майора. Солдат повертел его в руках, повел плечом и подозвал лейтенанта, очень молодого и подвижного. Узнав, что хочет Ожогин, лейтенант на мгновение задумался, потом неопределенно произнес:
— Может быть...
Никита Родионович стал придумывать самые убедительные доводы.
— В здание пропускаются только сотрудники, — прервал его лейтенант и, посмотрев внимательно на Ожогина, добавил: — у них особые пропуска.
— Я прошу доложить майору, — попытался уговорить эсэсовца Никита Родионович.
— Это не входит в мои обязанности, — ответил лениво лейтенант и широко зевнул.
Судя по его лицу, он не спал ночь и его в данную минуту больше интересовал отдых, чем разговор.
— Мне очень нужно, — настаивал Ожогин.
— Ничем не могу помочь, — равнодушно ответил лейтенант и, желая окончить разговор, подвел итог: — Вот так...
— Я подожду кого-нибудь из сотрудников, — продолжал Ожогин, этим самым прося разрешения остаться около здания.
Лейтенант подернул плечом и отошел, не сказав ни да, ни нет.
Никита Родионович сел на ступеньки соседнего дома и стал наблюдать. Из двора гестапо почти через равные промежутки времени выходили машины и направлялись по центральной улице в северную часть города.
«Увозят дела», — подумал Ожогин.
Каждую машину сопровождала охрана. На одной даже стоял пулемет. Никто не выходил на улицу. Могло создаться впечатление, что в здании никого нет, что все покинули его. Никита Родионович всматривался в окна, но темные занавеси все скрывали. А люди внутри были: почти изо всех труб здания валил серый дым, иногда вырывались искры вперемежку с черными хлопьями, уносимыми в сторону. Не было никакого сомнения, что гестаповцы сжигали бумаги и документы. Так Никита Родионович просидел минут двадцать. Бессонная ночь давала о себе знать, чувствовалось утомление, голова казалась тяжелой, виски болели. Ожогин прислонился к стене дома и закрыл на мгновение глаза — зеленые круги поплыли перед ним, по телу потекла истока, ему показалось, что он куда-то стремительно падает. Он очнулся, поднял голову и увидел перед собой гестаповца с тяжелым, хмурым лицом и широко посаженными глазами.
— Что вы здесь делаете? — спросил незнакомец, внимательно рассматривая Ожогина.
От неожиданности Никита Родионович растерялся.
— Я вас спрашиваю! — почти крикнул немец.
— Мне нужен майор Фохт, — тихо ответил Ожогин.
Незнакомец улыбнулся.
— Я майор Фохт, — сказал он твердо и прищурил глаза. — Что вы хотите?
Ожогин опешил. Растерянно, стараясь понять смысл этой шутки, он проговорил:
— Я вас не знаю...
— Не узнаете, потому что не знаете майора Фохта, вам просто надо проникнуть в здание. Сволочь! Встать! — крикнул немец и дал Ожогину пощечину.
Никита Родионович поднялся, все еще не понимая, что происходит. Удар был не слишком силен, но щека его горела. Бешеная злоба мгновенно вскипела и охватила его, глаза загорелись ненавистью. Ожогин никогда в жизни не испытывал унижения побитого человека, даже в детстве его никто пальцем не тронул. Краска стыда залила лицо, руки сжались в кулаки. Перед ним стоял здоровый немец, гестаповец. Он смотрел нагло, вызывающе. Никите Родионовичу нестерпимо хотелось сейчас, сию секунду, не задумываясь над последствиями, дать немцу сдачи, сбить его одним ударом с ног, избить, растоптать. На мгновение злоба помутила сознание, но он почти со стоном подавил ее. Рассудок взял верх.
— Вы не имеете права так поступать с человеком, который... — глухо, как бы задыхаясь, сказал он, — который выполняет поручение особого органа... Проводите меня к майору...
Гестаповец бесцеремонно взял Ожогина за плечо и, толкнув, скомандовал:
— Вперед! Там я тебе покажу майора Фохта.
Никита Родионович покорно зашагал к входу. Патруль посторонился и пропустил его в коридор. Гестаповец шел сзади на некотором расстоянии от Ожогина и коротко приказывал, куда итти. Коридор тянулся до конца здания, по обе стороны мелькали двери. Часть из них была открыта, слышались голоса, доносился стук пишущих машинок. Попадавшиеся навстречу работники гестапо не обращали внимания на Ожогина. Они торопились, несли куда-то папки, кипы бумаг.
— Налево! — грубо крикнул гестаповец и, не ожидая, пока Ожогин откроет дверь, сам распахнул ее и втолкнул его в комнату. — Еще один ваш поклонник, — бросил он с усмешкой сидевшему за столом мужчине в штатском.
Тот поднял голову, посмотрел без всякого любопытства на Ожогина и снова углубился в бумаги. Он быстро перекидывал лист за листом, изредка поплевывая на пальцы. Худое, с впалыми щеками, удлиненное лицо, острый подбородок, узкие плечи, бледные, костлявые руки, не знавшие физического труда, — это все, что заметил Никита Родионович. Гестаповец, приведший Ожогина, указал ему на скамью и заявил тоном приказа:
— Ждите! — и сам ушел.
Никита Родионович сел. Прошло несколько минут. Казалось, присутствия Ожогина не замечали. Никита Родионович тихо кашлянул, желая обратить на себя внимание, но и это не подействовало. Гестаповец даже не оторвал глаз от бумаг, которые просматривал.
Лишь через десять-пятнадцать минут он отложил дело и обратился к Ожогину:
— Как вы сюда попали?
Никита Родионович объяснил, что пришел к майору Фохту по особому вопросу и только ему может изложить его.
— Говорите, — произнес сухо и безразлично гестаповец, — я майор Фохт.
Ожогин удивленно открыл глаза.
— Простите, но я знаю другого майора Фохта...
— Это не играет никакой роли, рассказывайте.
Никита Родионович попытался возразить.
— Сотрудник, приведший меня сюда, также назвался майором Фохтом, — сказал он нерешительно.
— Тем лучше, вы могли ему изложить свою просьбу.
Для Ожогина стало ясно, что им мало интересуются, больше того, откровенный разговор здесь не поможет. Поэтому Никита Родионович вынул пропуск и попросил указать в нем, что обладатель его является военнопленным. Гестаповец непонимающе посмотрел на него:
— Зачем это нужно?
— Я и мои друзья — работники Юргенса, у нас нет никаких документов, — пояснил Никита Родионович.
— Об этом должен был позаботиться Юргенс, — ответил гестаповец, — и если не позаботился, значит, считал излишним или нежелательным наличие у вас иных документов.
— Но Юргенса нет в живых, а времена изменились, — старался оправдать свою точку зрения Ожогин.
— Что вы этим хотите сказать? — зло спросил гестаповец.
— Без документов мы лишены возможности вообще находиться в городе, нас могут в любую минуту арестовать военные власти...
Гестаповец поднялся с кресла и пристально посмотрел на Ожогина.
— Арестовать... — повторил он медленно и, будто что-то обдумывая, снова сел, порылся в бумагах. На лице его заиграла едва уловимая злорадная улыбка.
Неожиданно зазвенел телефон. Гестаповец, как показалось Ожогину, испугался звонка. Он дрожащей рукой поднял трубку, приложил к уху.
— Я... Да... Заканчиваю... — Лицо его покрылось бледностью. — Уже сейчас? — спросил он растерянно и, положив трубку, мутными глазами уставился на Ожогина, словно не соображая, зачем он тут. Потом он
