заметно улыбнувшись, Ожогин.
— Что?
— Да.
— Поблагодарю от всей души... Если бы пули обошли меня, тюрьмы мне не миновать. Кто бы поверил в то, что я тут не замешана.
Варвара Карповна попросила Никиту Родионовича пересесть со стула на тахту, к ней поближе.
— Теперь я, кажется, свободна...
Наступила тишина. Никита Родионович понял, что Варвара Карповна этой фразой вызывает его на решительный разговор, но молчал.
— Вы можете сказать, кто стрелял? — снова спросила Трясучкина.
Никита Родионович выждал секунду и твердо ответил:
— Я.
Варвара Карповна пристально смотрела в глаза Ожогину, пытаясь найти в них подтверждение его резкого ответа.
— Значит, вы?
— Да, можете благодарить, вы же обещали это сделать.
Она улыбнулась, но тут же улыбку сменила тень грусти.
— Наверное, сожалеете, что не освободились от меня так же, как и от Родэ?
— Я в мыслях даже не имел нанести вам хотя бы царапину, — продолжал уверенно выкручиваться Ожогин, — но когда все случилось, то пришел точно к такому же выводу, как и вы.
Никите Родионовичу пришлось быть последовательным до конца и убедить Трясучкину, что никого другого посвящать в такое опасное предприятие он не мог и должен был действовать один. Попытка его увенчалась успехом. Варвара Карповна поверила и тому, что стрелял Ожогин, и тому, что ничего худого он не замышлял против нее лично.
— Что вы теперь намерены делать? — спросил ее Ожогин.
Варвара Карповна уже думала над этим. Она считала невозможным в данный момент сидеть дома без дела, тем более, что Гунке, посетивший ее перед выпиской из больницы, обмолвился насчет дальнейшей работы в гестапо. Трясучкина узнала также, что на ее место никто еще не принят.
Ожогин тоже считал, что рвать отношения с гестапо сейчас невыгодно.
— Я согласна подождать, — проговорила Варвара Карповна. — Но у меня так много неясностей, в голове такой сумбур...
— То есть?..
Трясучкина нахмурила лоб, сделала над собой усилие, как будто что-то припоминая, и заговорила вдруг быстро, горячо:
— Мы с вами хотим себя реабилитировать, мы хотим оправдаться перед советской властью, это нам обоим ясно. Сколько раз мы говорили об этом. Но я не приложу ума, как мы будем оправдываться. — Она смолкла и вопросительно посмотрела на Никиту Родионовича. Тот не отвечал, и она снова заговорила: — Мы уничтожили Родэ. Это немалого нам стоило. Вы жертвовали собой, а я приняла две пули. Но кто же поверит, что убили именно вы, а убийству содействовала я? Подобное может заявить любой, тем более, что виновник не найден. Чем докажем то, что сделали?
— Об этом подумаю я, — спокойно ответил Ожогин. В глазах Варвары Карповны мелькнуло сомнение. — Вы этим голову не забивайте, положитесь целиком на меня, — счел нужным добавить Ожогин.
— Хорошо, — сказала Трясучкина, — я согласна, но меня волнует и другое: достаточно ли того, что мы сделали, для искупления нашей вины?..
— Нет, пожалуй, недостаточно, а точнее, даже очень мало...
Трясучкина приклонила голову к стене и задумалась, устремив неподвижный взгляд в потолок.
— Да, — произнесла она тихо, — но что я могу еще сделать... У меня, кажется, нет больше сил... нет ничего...
Тоской, отчаянием дохнуло на Ожогина от этих слов. Он встал, подошел к стене, снял гитару и протянул ее Варваре Карповне.
— Вы, кажется, играете? — Ему хотелось изменить печальный тон, который внесла в разговор Трясучкина, и он попросил: — Сыграйте и спойте.
Она согласилась, взяла гитару и перебрала пальцами струны.
— Что спеть?
Никита Родионович снова сел рядом с ней на тахту.
— Что хотите.
Варвара Карповна взяла аккорд, он прозвучал громко, но скорбно.
— О нашей жизни... О нас с вами, — сказала она мечтательно.
Аккорд повторился, и она запела грудным, немного резким контральто:
В парадное застучали. Полагая, что это Андрей, Ожогин продолжал сидеть. Стук повторился. Никита Родионович вспомнил, что Грязнов имеет свой ключ и стучать ему нет надобности. Он встал и вышел переднюю. За дверью кто-то покашливал Никита Родионович открыл ее и увидел перед собой Кибица Это было неожиданно. Ожогин вежливо пригласил гостя.
— Войдите...
Кибиц стоял, не двигаясь, он смотрел не на Ожогина, а вниз под ноги, бледное лицо его выражало подавленность, тревогу: Еще более сгорбленный, в своем грязном пиджаке он выглядел бродягой. Не поднимая глаз, Кибиц спросил:
— Никто вечером при вас не заходил без меня в комнату?
Никита Родионович удивленно дожал плечами. Он догадался, чем вызвано появление здесь Кибица, — он ищет тетрадь.
— Нет, никто, — сказал Ожогин.
Кибиц пробормотал невнятно несколько слов и спустился с крыльца. Уже на тротуаре он повернулся и сказал тихо:
— Сегодня занятий не будет.
28
Пришел май, яркий, прозрачный, с нежной зеленью распустившихся деревьев, с ароматом цветущей черемухи, с соловьиными трелями на зорьках, со звоном разноголосых птиц. Перестала дымиться земля, просохла, прогрелась, покрылась яркозеленым ковром.
Все ожидали дождя, но его не было. Бездождной оказалась большая половина апреля, бездождьем начался и май.
Сегодня с утра на горизонте появились темные облака, загромыхали первые раскаты далекого грома, дохнуло свежестью, но дождь так и не пошел.
— Плохо дело, засуха будет с весны, — проговорил Кривовяз, внимательно осматривая чистое, безмятежное небо. — Вот смотри, — он сорвал едва возвышающийся над зеленым покровом лесной полянки стройный одуванчик и подал его начальнику разведки Костину. — Он в эту пору должен быть в два раза больше, а не таким карапузом...
Начальник разведки посмотрел сквозь очки на поданный ему одуванчик, но ничего не сказал.
Кривовяз и Костин обогнули маленькое темноводное озеро. Его зеркальная гладь поблескивала
