долину»! Он когда-нибудь говорил вам о «Цветущей долине»?
— Нет. Я понятия не имею о «Цветущей долине».
— Этот пансион — наш конкурент. Он недавно открылся. Удачно расположенный — на склонах Сен- Рафаэля. Но в конце концов, он не лучше нашего. И дороже при равном комфорте.
— Так вот, я совершенно не в курсе дела. И скоро ли господин Жонкьер намерен уехать?
— Он мне не указал никакой даты. Не привел никакой причины. Вы же знаете, какой он.
— Скрытный, знаю. Но мы все такие.
— Это очень неприятно, — продолжила она. — Никто еще не покидал «Гибискусы» по доброй воле. Больные ложатся в клинику, разумеется. Но они к нам возвращаются, если не… — (Жест бессилия.) — Но таков удел, общий для всех. Я задаюсь вопросом: как будет воспринят этот отъезд?
Она наклонилась ко мне:
— Должна вам чистосердечно признаться, господин Эрбуаз: я просто заболела на этой почве. Не могли бы вы вмешаться?.. Склонить его к тому, чтобы он передумал… Возможно, это просто минутный каприз. «Цветущая долина» себя так рекламирует! Вы оказали бы мне неоценимую услугу, господин Эрбуаз.
Я прекрасно понимал ее опасения, но меня не прельщала роль посредника… Я первым собирался покинуть «Гибискусы», да еще каким манером!.. Если Жонкьер пожелал уехать, это его личное дело.
— Почему вы не обращаетесь к господину Вильберу? — спросил я. — Может быть, он осведомлен лучше меня.
— Господин Вильбер! Об этом даже нечего думать! Чтобы он разболтал на весь дом? Человек он не злой, но обожает сплетни. Вы должны были это заметить. И при случае может быть очень опасен. По его милости у нас уже чуть было не произошла целая история в прошлом году. Обещайте мне попытаться, господин Эрбуаз.
Я обещал и провел ужасные полдня. Атаковать Жонкьера в лоб невозможно. С первого удара он пронзил бы меня насквозь и понял, что мне известна правда о нем и мадам Рувр. Возможно, он даже подумал бы, что на этот разговор меня толкнула мадам Рувр, что было бы невыносимо. Но тогда какой придумать обходный маневр? Я не мог сослаться на слухи, поскольку Жонкьер поверил свои планы одной мадемуазель де Сен-Мемен. В любом случае я мог нарваться на грубый окрик, что мне совершенно не улыбалось.
И вдруг наступило шесть часов. Я не почувствовал — впервые за многие месяцы, — как время меня разрушает. Оно протекло точно так, как это бывало раньше, когда я занимался трудным делом. Вместо того чтобы протянуть, я его прожил. Это было такое новое впечатление — сродни чудесному сюрпризу. Конечно же, я не излечился. Но мысли, часами тревожившие меня, воздействовали как успокоительное средство. Старая тупая боль в ноге, терзавшая меня годами, временно отлегла. Я черпал в этом хорошем самочувствии новую энергию. Я поговорю с Жонкьером, коль скоро это составляет часть лечения, которое сказывается на мне столь благотворно.
Ужин собрал нас вокруг стола всех четверых. Мадам Рувр, тщательно подкрашенная, похоже, ничуть не была задета сценой, которую я засек. Улыбчивая, превосходно владея собой, она обращалась к каждому из нас непринужденно и естественно, как женщина, привыкшая принимать гостей. И вдруг произошел инцидент. На вопрос Вильбера, как поживает ее муж, мадам Рувр ответила, что он начинает привыкать и радуется пребыванию в «Гибискусах».
— Должно быть, ему тут все-таки скучновато, — сказал Жонкьер.
— Ничуть.
— Тогда он — единственное исключение.
И тут Жонкьер посмотрел на меня так, словно призывал в свидетели неискренности мадам Рувр.
— Спросите у Эрбуаза, весело ли ему тут, — добавил он.
Я просто оторопел. Как это он учуял, что я задыхаюсь от скуки.
— Позвольте. Я…
Но он прервал меня.
— В детстве — школа-интернат. В молодости — казарма. В зрелом возрасте — брак. В старости — дом для престарелых. Воздуха! Воздуха!
Он встал и поднес ладонь ко лбу, как если бы почувствовал головокружение.
— Извините меня, — сказал он и направился в холл.
Я поднял салфетку, которую он уронил.
— Но что же это с ним творится? — удивился Вильбер. — Не иначе как приболел, если ушел сразу после супа при его-то завидном аппетите.
— У меня такое впечатление, что он чем-то рассержен, — заметила мадам Рувр.
Ни одной фальшивой ноты в голосе. Она уверенно разыгрывала вежливое безразличие, которым я любовался.
— Возможно, это припадок неврастении, — предположил я. — Или, скорее, наплыв черных мыслей. Время от времени такое случается со всеми нами. Достаточно какой-либо неприятности.
Это слово, по идее, должно было привести ее в замешательство. Я ждал, не знаю чего… что она моргнет, подожмет губы. Напрасно.
— Эрбуаз прав, — сказал Вильбер. — Неизбежно выпадают такие дни, когда ощущаешь тяжесть лет. Но сдерживаешься, черт побери! Возьмите, к примеру, меня, я утверждаю…
Он приободрился. Оставалось только слушать его, время от времени кивая, когда он искал одобрения. Он явно докучал мадам Рувр. И тем не менее она улыбалась, как бы побуждая его продолжать. Быть может, под этой маской любезности она кипела от нетерпения. Женское двуличие — я видел его на деле. Я захватил его с поличным. Я, кто так долго задавался вопросом и, впрочем, задается до сих пор: как Арлетта сумела до последнего момента утаивать свои истинные чувства… Так вот оно… она пряталась за такой же вот улыбкой, которая совершенно сбивает с толку, создает у вас впечатление, что вы умный, что вы нравитесь. А этот несчастный идиот Вильбер выставлял напоказ все свои старческие прелести. Засохший вдовец готов был зазеленеть. Еще немного — и, глядишь, он влюбится.
Мне и самому захотелось закричать: «Воздуха! Воздуха!» Но я не желал выглядеть грубым и ждал, пока мадам Рувр сочтет уместным удалиться, чтобы последовать ее примеру, не обидев Вильбера.
— Какая очаровательная женщина, — произнес он. — Нужно быть таким мужланом, как Жонкьер, чтобы этого не замечать.
«Бедный мой старик, — подумал я. — Да Жонкьер сделал свой выбор уже давным-давно!»
Я входил в свою спальню, как вдруг одумался. Жонкьер не может рассердиться, если я сейчас наведаюсь к нему справиться о здоровье. Оказию, какую я искал все послеобеденные часы, предоставил мне он сам, внезапно вспылив за ужином. И слово за слово, возможно, я смогу побеседовать с ним откровенно и узнать, почему он задумал уехать. Итак, я пошел и постучался в его дверь. Ответа не последовало.
— Вы ищете господина Жонкьера? — спросила меня горничная, переходившая из квартиры в квартиру, чтобы закрыть ставни и приготовить постели. — Я видела, как он поднимался в солярий.
Тем лучше. Таким образом, ему и в голову не придет, что я искал этой беседы. Я сел в лифт и вышел на террасе. Жонкьер сидел в самом отдаленном углу и курил сигару, облокотившись на балюстраду.
— Ах, извините, — сказал я. — Я думал, тут никого нет. Я не помешал?
— Нисколько.
Он казался спокойным и приветливым. Выбрав шезлонг, я уселся рядом. Сумерки сгущались торжественно и царственно, благоприятствуя откровенным признаниям.
— Вы, случайно, не приболели? А то мы было забеспокоились…
— Не стоит об этом говорить. Тоска напала. Вы среди нас новичок. И еще не можете такого себе представить. А я тут уже семь лет. Так вот, после семи лет, наглядевшись на одни и те же рожи, наслушавшись одних и тех же пустопорожних разговоров, начинаешь задыхаться. Вы еще убедитесь в этом сами.
Я поймал мяч с лета.
— Понимаю. И даже отвечу на признание признанием. После выхода на пенсию я неоднократно переезжал из одного заведения в другое. Мне никак не удается прочно обосноваться. И хотя тут мне
