В часовне много народу. Траур — наше будущее. Каждый находится тут ради себя самого. Отсюда и такая сосредоточенность. Я замечаю в толпе мадам Рувр. На ней темно-серый костюм. Есть ли подтекст у выбранного ею туалета? Похоже, она стала бледнее. Какие чувства она испытывает: печаль, сожаление, угрызения совести? Пойдет ли на кладбище? Среди венков, которые вешают на катафалк, я тщетно ищу один, возможно принадлежащий ей, — знак последнего прости.
Церемония выражения соболезнований. Лицо брата невозмутимо. Каждому отпускается легкий поклон: ни дать ни взять — распорядитель похоронного бюро. Затем толпа разбредается по аллеям парка. Стоит отойти на приличное расстояние, и начинается треп. Как на школьной перемене после скучного урока.
Мадам Рувр как испарилась. Лишь немногие верные души останутся сопровождать Жонкьера на кладбище. Мы поднимаемся туда на машине. Жара. Брат, не привыкший к жгучему солнцу, заслоняет затылок шляпой. Мадемуазель де Сен-Мемен, сидя рядом со мной, шевелит губами. Генерал промокает лоб и наверняка предвкушает прохладу маленького бистро, куда он пойдет сейчас подкрепить силы. Что касается Вильбера, тот непрестанно шевелится. Чешется. Качает ногой, закинутой на другую. Ему не терпится оказаться в другом месте. И пришел он лишь потому, что просто никак не мог поступить иначе.
Наконец похоронная церемония закончена. Мы снова встречаемся у входа на кладбище. Брат Жонкьера холодно благодарит нас и садится в «ситроен» мадемуазель де Сен-Мемен.
— Неужели вы пойдете вниз пешком? — спрашивает она нас с Вильбером. И, обращаясь к генералу: — Садитесь! Будьте же благоразумны. Жара вам противопоказана.
Она смотрит на нас, сокрушаясь, и с недовольным видом усаживается в машину.
— Нам с Эрбуазом надо поговорить, — объявляет Вильбер. — Не ждите нас.
Машина удаляется. Я поворачиваюсь к нему.
— Вы хотите мне что-то сказать?.. В таком случае предлагаю вам прохладительное. Там, внизу, есть маленькое кафе.
— Только не это! — вскричал он. — Мне нельзя пить холодное. Но вам не повредит немножко пройтись. Я наблюдаю за вами, Эрбуаз, и утверждаю, что вы недостаточно двигаетесь.
Небольшое поучение на тему о пользе прогулок. Я раздраженно его прерываю:
— Что вы хотели мне рассказать?
— Ах да! По поводу мадам Рувр. Вы не задались вопросом, почему она не сопровождала нас на кладбище?
— Да, конечно!
— Такая благовоспитанная дама. Гостья за нашим столом. Ей следовало иметь на то вескую причину.
— Вам известна эта причина?
Но у Вильбера нет обыкновения прямо отвечать на вопросы. Напустив на себя свой обычный хитрющий вид, он продолжает:
— Вчера я прочел в разделе некрологов «Утренней Ниццы» сообщение о кончине Жонкьера. Там перечисляются его звания, и одно из них меня поразило: инженер Национальной школы искусств и ремесел. Тогда как, помните, он всегда рассказывал нам, что является выпускником Центральной школы гражданских инженеров в Париже.
— Выходит, это враки?
— Погодите! Захотелось внести ясность. Оставалось одно — проверить по «Who is who».[8] С этой целью я отправился повидать своего нотариуса, будучи уверен, что у него есть этот справочник… и раскрыл секрет Жонкьера.
— Он и в самом деле был инженером в «Искусствах и ремеслах»?
— Да. Историю с Центральной школой он сочинил для пущей важности. Но я вычитал также, что в тысяча девятьсот тридцать пятом году он женился на некой мадемуазель Вокуа, с которой развелся в тысяча девятьсот сорок пятом.
— Люсиль?
— Да подождите вы, черт побери! Пока я держал в руках этот справочник, я заодно поискал в нем справку на Рувра. Она оказалась довольно пространной. В ней сообщается, кроме прочего, что он состоял председателем суда присяжных. В тысяча девятьсот сорок восьмом году женился на некой Люсиль Вокуа.
— Выходит, мадам Рувр — бывшая жена Жонкьера?
— Ну да!
Эта новость меня ошарашила и в то же время принесла огромное облегчение. Люсиль не была — никогда не была — любовницей Жонкьера. Насколько это лучше! Зато мне придется пересмотреть все свои предположения. Конечно же, между ними произошла бурная сцена, но в связи с чем?
— Признайтесь, она не лишена хладнокровия, — продолжает Вильбер. — Кто бы мог догадаться, что Жонкьер для нее — не посторонний. Правда, если вы посмотрите на даты… Разведена в тысяча девятьсот сорок пятом… Получается, свыше тридцати лет тому назад. За тридцать лет немудрено и позабыть мужчину.
Он смеется. Этим вольтеровским смехом, который всегда меня так раздражает.
— Зато Жонкьер, похоже, ее не забыл, — продолжил он. — И какое же совпадение! Он умирает спустя всего несколько дней после прибытия своей бывшей жены.
— Какая тут связь?
— Никакой, — поспешил отрезать он.
Мы подошли к автобусной остановке.
— Вы дальше не пойдете? — спросил Вильбер. — Вы мало двигаетесь. А я дойду пешком. Немного физических упражнений не повредит. Поверьте мне. Увидимся вечером.
Задержав свою руку в моей, он говорит мне как бы по секрету:
— Может, она и удостоит нас своим присутствием!
Радостное кудахтанье. Каким же двуличным ему случается выглядеть. Присоединится ли она к нам за столом или нет — мне это безразлично. Я забираюсь в автобус, но так рассеян, что пропускаю остановку «Гибискусы», даже не обратив на нее внимания. Приходится тащиться назад, и я возмущен собой. Она была женой Жонкьера — ну и пускай, и нечего это обсуждать до потери сознания. Я бы даже сказал, что она была вправе столкнуть его вниз. Ну, словом, я это допускаю! И надо видеть в этом не жест несчастной страсти, а последний эпизод внезапно разгоревшейся, долгой супружеской ненависти.
Я пытаюсь переключить свои мысли на другое. Но это у меня не получается. Шаг за шагом добираюсь до дому. В конечном счете, пожалуй, я предпочел бы, чтобы она была его любовницей. Мне она больше понравилась бы в роли отчаявшейся женщины, нежели в роли уязвленной и мстительной супруги.
…И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Я сел в кресло, чтобы лучше размышлять, и погрузился в глубокий сон. Такой глубокий, что, глянув на часы, не поверил своим глазам. Четверть девятого. Еще немного — и я пропустил бы ужин.
Я торопливо оделся и вышел. Второй сюрприз — да еще какой! В коридоре кто-то находился. Я сразу его распознал. Председатель! Кто же еще? Этот старый мужчина в домашнем халате. Ссутулившийся на двух палках, которые он медленно переставлял, — прямо как большая человекоподобная обезьяна, опирающаяся на руки, утратившие гибкость. Он как раз поворачивался ко мне спиной. Отступив на шаг, я скрылся в углу. Он направлялся к себе. Откуда он шел? Может, у него было обыкновение, пока все жильцы в столовой, походить по коридору без свидетелей, теша себя иллюзией свободы?
Была ли его жена в курсе этих кратких выходов в свет? Или речь идет о тайных вылазках?
Он исчез. Выждав еще секунду, я прошел по безлюдному и тихому коридору и сел в лифт. Мадам Рувр вернулась на свое место за столом. Я холодновато поздоровался с ней и расправил салфетку, разглядывая ее при этом краешком глаза. На ней была коричневая курточка и плиссированная юбка. Очень изящный ансамбль, показавшийся мне почти что легкомысленным на особе, бывшего мужа которой только что предали земле.
Разговор, происходивший между Вильбером и той, кого я уже называл про себя вдовой, мог удивить
