На этот раз Дерябу освободили из заключения по болезни. Он чудом добрался домой и здесь долго лежал замертво, как мешок с костями. Мать и сестренки никак не верили, что он выживет и встанет на ноги. Позже они говорили, что их Степан не выжил, а скорее вернулся с того света.
А вскоре, к величайшему огорчению всей семьи, оказалось, что вернулся Степан совсем другим, совсем чужим человеком, точно подменили ему сердце. Ничего не осталось от его юношеской заботливости и доброты. Теперь это был жестокий, темный, мстительный парень. Раз и навсегда чем-то ожесточилась его душа, и теперь ничто не могло исцелить ее: ожесточенность жила в ней, как хроническая болезнь. Бывали случаи, когда Степан даже после небольшой обиды вдруг впадал в такое мрачное, грозовое состояние духа, что бедная мать с ужасом начинала читать про себя молитвы. «Лучше бы ты не возвращался! — со слезами думала она. — Легче бы мне было…» К этому времени дружков у Степана Дерябы в «Шанхае» не осталось: все, с кем он начинал воровать, давно сидели по тюрьмам. Да он и не собирался воровать. Каждую ночь он просыпался с криками, весь в поту… Но и работать на каком-нибудь заводе он категорически отказался, заявив при этом озлобленно и цинично:
— Хватит ишачить-то!
Ссылаясь на болезнь, Степан Деряба долгое время, вообще не работал, а затем, когда оставаться без дела стало нельзя, начал хитрить: поработает недолго в одном месте, а затем несколько месяцев бродит «безработным»; позовут его для объяснений в поселковый Совет — быстренько устраивается на новое место. Он был смекалист, а более того нагл и потому, не моргнув глазом, брал любые частные подряды, главным образом на дачах москвичей. Артель «халтурщиков», которую он создал в поселке, ремонтировала постройки, пристраивала террасы, проводила местную канализацию, оборудовала паровое отопление, рыла колодцы и бурила скважины… Брался Деряба за все при одном непременном условии: если удавалось обмануть доверчивого дачевладельца или принудить его к выгодной сделке. Деряба любил при самой малой затрате сил сорвать большой куш и затем некоторое время наслаждаться вольной жизнью. Раздав друзьям заработок от «халтуры», он в момент «обманывания», чем заканчивалось любое дело, неизменно выкладывал перед захмелевшими собутыльниками колоду карт и после недолгой лихой игры собирал обратно в свои карманы почти все розданные было деньги. Такая операция не совсем нравилась друзьям, но всякий раз, точно околдованные, они оказывались в тенетах дерябинской страсти.
В феврале этого года, зайдя как-то к Ваське Хаярову, работавшему в «пожарке», и захватив у него загулявшую компанию «халтурщиков», Степан Деряба вытащил из карманов две пол-литровые бутылки водки и, ставя их в центр забитого посудой стола, сообщил более оживленно, чем обычно:
— Ну, младое племя, есть халтура!
— Большая? — живо осведомился Хаяров.
— Большая и красивая!
— Говори дело! Давай! — загремели пьяные голоса.
Выпив стакан водки, Деряба обвел всех оценивающим взглядом и, загадочно щурясь, чванливо спросил:
— Я здесь кто?
— Шеф, — с готовностью ответил Хаяров.
— Слушать будете?
— До гроба!
Опять выпили, и тогда Деряба сообщил, как закон:
— Едем на целину. На Алтай.
Не помня себя, Хаяров свистнул на весь дом.
— Без всякого свиста! — сухо одернул его Деряба, используя свои права «шефа». — Я давно вижу, что мы засиделись и закисли на одном месте. Довольно! Обещаю два месяца развеселой жизни, а потом на все четыре…
Один из молодых «халтурщиков», Данька, слесарь с водокачки, вставил с наивным видом:
— Через два месяца самая пахота.
— Молокосос! — с брезгливой ухмылкой бросил в его сторону Степан Деряба. — Неужели думаешь, что кто-нибудь из нас будет поднимать целину? Дьявол ее косматый не поднимал! Без нас хватит дураков: вон целыми поездами поехали! Я поработал на этом тракторе в заключении, так проклял все! Тяжелая и вонючая работа! Нет, младое племя, когда начнут поднимать, целину, нам нечего будет там делать!
Деряба прищурил охмелевшие мутно-серые глаза и прощально помахал над столом рукой:
— Будьте счастливы, живите богато!
— А до пахоты что делать? — поинтересовался Данька.
— Не быть дураками, вот и все! — отрубил Деряба, но, видя, что ответ его, хотя и достаточно ясный, все же не удовлетворяет друзей, начал терпеливо развивать свой план: — Видали, какой подняли шум вокруг этой самой целины? Под такой шум только и пожить! Во-первых, мы получаем разные подъемные… Если действовать умело да понахрапистее, можно сорвать немало. Ручаюсь! До весны будем пинать коленками воздух, а заработок — из среднего расчета, как за простой, отдай, а то из глотки вырвем! Это во-вторых… А самое главное — два месяца будем среди оравы мелюзги, у которой полно денег! Это ли не жизнь? — Он вдруг выбросил на стол колоду карт. — Вот она! Будем заодно, пустим в дело — и живи, черт возьми, ешь и пей по самые ноздри! Только тихо. Чтобы шито-крыто, как в благородном обществе. В поезде создадим свою бригаду. Я бригадир, трактор водить умею; Васька Хаяров тоже поведет; тебя, Данька, на ходу натаскаем… Дорогой подберем еще ребят — и на Алтай явимся бригадой. Я подхожу, авторитетно говорю: «Московская бригада Степана Дерябы, пиши давай!» И нам везде дорога! Ясно?
За столом забушевали было страсти, но Деряба одним властным взмахом руки заглушил разноголосый гвалт и, мечтательно развалясь на диванчике, продолжал:
— И потом еще одно дело. Ну что мы живем? Пьем, жрем, девок портим… А как на нас народ смотрит? Разве это жизнь? Нет, я хочу пожить немного в уважении и почете. Будем выступать на митингах. Давать слово. Пусть нам аплодируют! Пускай в газетах о нас пишут! Вот мы, гляди на нас! Полные карманы денег, полная утроба водки и кругом почет! Плохо, а? А ну, кто мне скажет: плохо?
— Оно, понятно, неплохо, — подтвердил Хаяров, но почему-то без восторга. — Только ведь не видать нам, шеф, такой красивой халтуры!
— Это почему? Что за свист?
— Так ведь не дадут же нам туда путевочки!
— Потому что не в комсомоле, да?
— Характеристики подмочены, шеф! Забываешь?
— Дурак! Истинный дурак! — с удивлением воскликнул Деряба. — Если хочешь знать, нам с радостью дадут путевочки, а про себя скажут: пусть смываются к чертовой матери хоть на край света! Ты что, не понимаешь психологии? С музыкой провожать будут!
… Все так и было, как задумалось под Москвой.
Но что же дальше?
— Думаем, шеф? — не выдержав молчания, спросил Хаяров.
Но Деряба ничего не слышал в раздумье.
Сокрушенно покачав головой, Васька Хаяров приблизился орлиным носом к самому уху Дерябы и тихонько посоветовал:
— Смываться надо, шеф! Пора!
— Точно, в самый раз, — поддержал Данька, худенький, остроносый и остроглазый паренек с торчащими грязно-желтыми вихрами, всем своим видом похожий на странную птицу удода. — Помните, как в одной картине Игорь Ильинский говорит: «В нашей профессии самое главное — вовремя смыться»? Ха-ха! Видали?
— Кончена халтура! Отбой! — смелея, отчеканил Васька Хаяров. — Делать здесь больше нечего. Сматывай манатки. Как раз к маю будем в Москве. Деньги есть, можно дать концерт…
— А там опять халтура, — подхватил Данька.
— Ну да, самый сезон…
— Никаких концертов в Москве! — вдруг мрачно произнес Деряба. — Май шухерим здесь. Ставлю печать. Водки!
Опять раздался изумленный свист.
