Стоило Леониду взять себя в руки, как в душе вновь возникло и заструилось вешним ручейком, постепенно разливаясь, то необычайное вдохновение, какое он испытал сегодня утром, когда увидел пробуждающуюся степь. «Скоро за дело, — подумал он, как думал не однажды за день, и даже улыбка тронула губы. — Скоро пахать! Вон она, какая весна!» Машина прыгала, качалась и скрипела на ухабах «зимника», расплескивая лужи. Даже легким морозцем, впервые за весну, не веяло над степью. Вечерняя заря, ясная, высо-< кая, обещала на завтра ведро. «Завтра начнется потоп! — подумал Леонид. — Наконец-то! Дождались!» Мысли о работе и раньше никогда не тяготили Леонида, хотя и нелегко иногда давалась ему работа, а теперь они были самой большой его радостью и надеждой: ему всегда почему-то казалось, что именно в степи он узнает что-то такое, без чего и жить-то нельзя на земле…
И бригада, притихшая, приунывшая от беды и опечаленная видом Лебяжьего, удивилась, увидев Багрянова. Он был измучен, бледен, но по-прежнему бодр и деятелен… Он ходил по тесным и душным халупам, где нашла приют бригада, и всех озабоченно расспрашивал:
— Ну, как вы тут? Шивы? — и неожиданно меняясь в лице восклицал: — А весна-то, братцы, а? Чудо!
Наскоро поужинав с ребятами, он отправился в правление колхоза: перед выходом в степь там надо было уладить еще немало дел. Вернулся он только после полуночи, когда уже спала вся бригада.
Второе утро над степью, затуманенной теплой марью, на быстролетных птичьих крыльях неслась запоздалая весна. Когда на опушке бора близ Лебяжьего вдруг объяло курчавые вершины сосен тихим пламенем, все кочующее пернатое царство, охваченное извечной весенней страстью, примолкшее было перед зарей, сговоренно пришло в движение и поднялось, чтобы многоголосо и ликующе встретить солнце. Поначалу с озера, что тускло мерцало у подножия пламенеющих сосен, раздались могучие трубные клики лебедей; они величаво и зыбко проплыли над степью, точно первые аккорды торжественной симфонии, и медленно-медленно замерли вдали. На минуту установилась затем необычайно чуткая тишина, казалось, сама природа онемела, очарованная свершившимся чудом. Потом с далеких степных озер вдруг донеслось возбужденное гоготанье несчетных гусиных табунов, а всю небесную высь пронзило свистом и наполнило гомоном утиных стай.
Леонид с трудом встретил эту зарю. Спал он плохо, одним боком втиснувшись в темноте между всхрапывающими на полу парнями и прикрывшись курткой. Проснулся лишь едва забрезжило и по всегдашней привычке попробовал было немедленно встать, но голова почему-то оказалась такой тяжелой, что он вновь улегся в привычное тепло и уже с открытыми глаз, ми пролежал еще с полчаса. «От духоты, что ли, разморило меня?» — подумалось ему с удивлением. Не сразу Леонид одолел свою вялость и встал на йоги, но, когда вдохнул свежего воздуха, взглянул на зарю да послушал лебедей, вновь обрел прежние силы и с обычной энергией взялся за дела.
Подняв бригаду, Леонид ушел в село, а через час вернулся уже верхом на молодом игреневом жеребчике, вероятно недавно объезженном в седле. Жеребчик, хотя слегка и отощал от бескормицы, все равно то и дело приплясывал под седоком. Леониду очень нравились его горячность и порывистость. Сдерживая жеребчика, ласково, успокаивающе гладя его по жилистой шее, Леонид сиял от радости: для него не было ничего приятнее, чем чувствовать не только в небе, но и около себя такую силу, какой хочется кипеть, бушевать и рваться куда-то…
— Ишь ты, какой плясун! — с улыбкой воскликнула Светлана, любуясь конем, но в то же время пугливо сторонясь его. — И ты не боишься ездить? — спросила она Леонида.
— На таком ретивом? Да ты что? — счастливым голосом ответил Леонид, наслаждаясь неожиданными крутыми поворотами коня и тем особенным, ни с чем не сравнимым чувством, какое испытываешь только в седле. — На нем только и лететь! Ну, стой ты, милый, стой!
— Радешенек! Сошлись характерами! — проговорила Светлана.
— Сошлись! С первой минуты! — подтвердил Леонид. — Удалой конь! Обожди же, милый, обожди, не горячись, дай поговорить! Ты знаешь, Светочка, в колхозе одни клячи. С десяток разъездных коней только и кормят получше: без них — как без ног. А этого, оказывается, конюх баловал…
— Как же его зовут? — спросила Светлана.
— Соколик. Неплохо?
— Значит, теперь это будет твой конь?
— Персональный, — с дурашливой важностью ответил Леонид и сам над собой внезапно захохотал. Перепуганный жеребчик лихо проплясал мимо Светланы, обдав ее брызгами из небольшой лужицы.
— Невежа твой Соколик! — обтирая в стороне щеку платочком, сказала Светлана.
Леонид кое-как успокоил Соколика.
— Извиняй, Светочка, это я виноват.
— И скоро в степь? — спросила Светлана.
— Сейчас едем… — ответил Леонид. — А ты что тут с ключом?
— Пробую, — ответила Светлана, смущенно поглядывая на Леонида из-под густых ресниц, затеняющих спокойные карие глаза. — Учитывать мне пока что нечего. Плуг вон с Верой собираем… Ты что на меня так смотришь? Не веришь, что я могу орудовать ключом? А хочешь, покажу, как я завинчиваю гайки? Хочешь?
И опять ее глаза, как и вчера, при утренней встрече с Леонидом, вдруг загорелись ровным, но сильным огоньком решимости, и опять она сделала энергичный, рубящий жест рукой, в которой держала разводной ключ, и все ее одухотворенное, загорелое лицо густо зарумянело.
— Покажи! — неожиданно воскликнул Леонид и соскочил с коня, немало подивив Светлану тем, что проявил такой живой интерес к ее попытке заняться непривычным делом.
Обернувшись к плугу, у которого Вера Клязьмина в одиночку возилась с тяжелым отвалом, Светлана крикнула:
— Верочка, обожди!
Девушки вдвоем поставили отвал на место, и затем Светлана, молча отстранив подругу, стала быстро завинчивать гайки. Она волновалась, точно на экзамене, в спешке частенько срывала ключ, но, все же завинчивала гайки довольно быстро и, что особенно важно, достаточно крепко, хотя это и давалось ей нелегко… «Ты гляди-ка, вот орудует! Вот чудо! — искренне подивился Леонид. — И силенка небольшая, а смотри, идет дело!»
От волнения и напряженной работы Светлана еще более раскраснелась и как-то особенно, удивительно похорошела, как хорошеют люди только от счастливого сознания, что в жизни ими познана особая, редкостная красота.
— На, держи! Пробуй! — произнесла она с торжеством и немножко обиженно посмотрела ему прямо в глаза. — Думаешь, слабо завинтила?
— Молодец! Ах, молодец! — шепотом проговорил Леонид, откровенно, с улыбкой любуясь Светланой. — Люблю, когда ты вот такая! — Он поправил у нее вьющиеся локоны, выбившиеся из-под шапки, и совершенно серьезно посоветовал: — Злись больше. Тебе это полезно.
Позади загремело железо и раздался голос Корнея Черных:
— Ох, и шарашкина контора! Не глядели бы глаза!
Леонид обернулся, спросил:
— Что там случилось, Степаныч?
— Говорить тошно, товарищ бригадир! — сумрачно ответствовал Корней Черных. — И как я доверился, не посмотрел на месте? Сам не знаю! Тьфу, пропади ты все пропадом! Дисков не хватает для одной сеялки! — пояснил он горестно. — Видели, как второпях-то везли по степи машины? Теперь, как сойдет снег, там, на дороге, любых частей хоть пруд пруди. Там и наши диски…
— Как же быть? Звонить в МТС?
— Придется звонить, да есть ли там?
— Еще забота! — нахмурился Леонид. — А как с плугами?
— К вечеру будут готовы. Гляди, какой аврал!
Перед шеренгой тракторов, выстроенных на северной окраине Лебяжьего одновременно в нескольких местах, группы молодых новоселов оживленно хлопотали, собирая плуги, лущильники и сеялки. Всюду раздавался горячий говор, шумок, хохот и звон железа. Вся бригада впервые трудилась как бригада, и
