опасности так позорно покинувшей и предавшей своего Царя. Как подходят к ним бичующие слова Лермонтова: 'Вы, жадною толпой стоящие у Трона...'
Из Пскова сыпятся десятки телеграмм и приказов об усиленных занятиях, маневрах и военных прогулках; вспомнили старые мирные привычки и требуют представления в штаб фронта подробных программ занятий и заданий для маневров. Как это затхло, непроходимо глупо и даже цинично! Что они лунножители или прирожденные прохвосты, пытающееся по старой привычке спрятать свои пустые головы и выхолощенные сердца под страусовое перо разных циркулярчиков, и отделаться от ответственности знакомыми словами: 'мы приказывали'
Вчера начался армейский съезд для перевыбора армейского комитета. Трудно было выбрать худшее время; нет и сотой доли процента шансов на то, чтобы удержался теперешний очень дельный и здравомыслящий состав, так как он потерял всякий авторитет среди разваливающихся частей; он требовал исполнения долга, работы и занятий, он твердил об обязанностях, настаивал на продолжении войны и применял силу и репрессии против неповиновения. Он был ненавистен для большевиков, ибо его силами и его вмешательством был сорван июльский большевистский заговор, был занят Петроград и арестованы все главари большевизма.
Случилось неизбежное: как только комитету пришлось стать на неизбежную для всякой власти дорогу, сейчас же кончилось время оваций и наступило мрачное, а потом и злобное молчание, перешедшее теперь в крики: 'Распни его'. Правительство и Петроград были неспособны учесть огромного для них значения состояния 5 и 12 армий и не приняли во время мер, чтобы сохранить эти важнейшие для них армии в возможном порядке и не допустить, чтобы они сделались главным оплотом большевизма. Сейчас все части северного фронта за самыми ничтожными исключениями во власти большевиков и через несколько дней мы будем иметь большевистский комитет, большевистских комиссаров и все вытекающие из этого последствия.
В 12 армии то же самое.
На сегодняшнем совещании помощник армейского комиссара сообщил, что имеются сведения о том, что глава армейских большевиков доктор Склянский получил уже из Петрограда инструкции немедленно по вступлении во власть большевистских комитетов и комиссаров объявить о прекращении на всем фронте армии каких бы то ни было военных действий. По сообщении того же помощника положение в Петрограде самое напряженное; там назревают решающие события; правительство растеряно и бессильно, и его министры, ложась спать, не знают, проснутся ли они на завтра в постели или в тюрьме.
Сердечные боли все сильнее; появились позывы на обморок; все ближе подхожу к условиям 1915 года, когда в начале февраля не мог уже стоять; повторяется по-видимому полный surmenage нервной системы, как определил тогда мою болезнь профессор Карпинский. Невероятное нервное напряжение последних месяцев не могут пройти даром.
И как все это не во время: обстановка, как никогда, требует сил и бодрости, а я по физическому состоянию приближаюсь к состоянию разбитой клячи.
По сведениям с юга, полученным в корпусном комитете, многие солдаты старых сроков службы, получившие по приказу Керенского право вернуться домой, отказались от пользования этим правом и предпочли остаться на фронте, продолжать получать жалованье, продовольствие и разные недоеды и недодачи, и в то же время ничего не делать, ничем не рисковать и заниматься торговлей, сейчас очень выгодной. Петроград, Москва, Киев, Одесса и главные города тыла переполнены старыми 'дядьями' и молодыми подсосками, торгующими на улицах едой, папиросами, одеждой, награбленным имуществом и т. п. За последнее время появились немецкие модные товары, галантерея, ботинки, вымениваемые у немцев во время братаний. Какой дурак променяет такую жизнь на тяжелую работу в деревне; ведь, и до революции многие солдаты отказывались от отпуска, зная, что когда они придут в деревню, то выбившиеся из силы бабы заставят их исполнять тяжелые полевые и домашние работы.
Ездил опять в штаб и полки 120 дивизии; не хочу лишать товарищей возможности проявить свое искусство по части уничтожения неугодного им корпусного командира. Кроме того надо продолжать начатое мной подтягивание хозяйственной части и интендантства этой дивизии, так как, как и всегда и везде, сильное разложение полков находится в сильной зависимости от плохого довольствия и от беспорядков по хозяйственной части.
Приходится переживать тяжелый продовольственный кризис; общий революционный развал разрушил довольно сносную раньше систему сбора запасов и подачи их на фронт; первое время нам помогали накопленные раньше всюду войсковые запасы, но им теперь пришел конец и всюду начинается недохват и недовоз. Я думаю, что если бы верхи фронта к тыла более чутко понимали бы все значение для армий продовольственных вопросов, то и при развале все же можно было не допустить дело дойти до критического положения; но, к сожалению, наши ставочные и тыловые Юпитеры очень мало интересуются вопросами довольствия и начинают беспокоиться только тогда, когда надвигается катастрофа и всюду начинается гвалт. По продовольственной части первые годы войны приучили смотреть на все походя, все де обойдется; по этой части низам скулить не разрешалось, и все урезки, недохваты и даже голодание считались мелочами, недостойными высокого юпитерского внимания, справляться с которыми обязаны были полковые командиры и начальники дивизий. Всюду прежде царило: 'мало ли что нет; молчать!' Ну, а теперь молчать не хотят, и все, касающееся брюха, властно вылезло наверх; справляться же со всеми недохватами предоставляют нам; верхи остаются в стороне, и весь ответ, и вся злоба солдатских масс, объясняющих все только злым умыслом начальства, падает на нас.
Даже офицеры не желают понять стихийных причин, влияющих на продовольственное снабжение армий, и так же, как и солдаты, валят все на ближайшее начальство и на его нераспорядительность; что же тогда требовать от солдат, которых все время науськивают специальные по развалу армии агитаторы, и которые уже научились применять не только жалобы, но к физическое воздействие против тех, кого они считают или на кого им указывают, как на виновника всех недодач и урезок; агитаторы отлично знают, какую остроту имеют все вопросы по довольствию и какое стихийное и чисто звериное озлобление они вызывают.
Сейчас нужны какие то совершенно исключительные меры, чтобы обеспечить довольствие фронта; все пpиxoдящие из тылу сведения показывают, что дело сбора запасов идет все хуже и хуже; первое, что надо, это сократить армию в несколько раз и оставить на фронте только то, что надо для обороны. Иначе мы очень скоро придем к голодным бунтам на фронте.
Сейчас дача хлеба сокращена уже до полутора фунтов, подвоз мяса почти прекратился, с жирами совсем слабо, а с фуражом еще хуже. 70 дивизия еще держится благодаря развитой при мне системе заготовки кое каких запасов в ближайшем тылу собственным попечением войск, но в молодой и бесхозяйной 120 дивизии все недостатки по довольствию сказываются особенно остро. Приказал не жалеть никаких денег, чтобы покупать муку и сало; нельзя доводить войска до голодного бунта; усмирение всех беспорядков, возникающих на почве требований брюха, были всегда очень трудны, ну, а при современной обстановка это может быть смертельной и окончательной катастрофой. Ведь, если бы в феврале этого года в Петрограде была бы мука, было бы мясо и был бы уголь, и их во время дали бы населению, то мы не сидели бы теперь у того полуразбитого корыта, которым является Россия.
120 дивизия прислала постановление соединенных комитетов с требованием немедленного заключения мира и отвода дивизии в резерв; но вместе с тем полковой комитет 477 полка уведомил меня, что он исключил из своего состава того товарища, который на последнем собрании в господском дворе Анисимовичи наговорил дерзостей по моему адресу. Вечером же в почте я нашел письмо на мое имя с приложением утвержденного какой то пятеркой смертного мне приговора (письмо с пометкой на конверте почтового вагона, так что отправлено кем то с пути). Засчитываю себе это еще в одну очередную награду за хорошую службу.
Вечерний доклад начальника штаба и председателя корпусного комитета принесли целые вороха самых безотрадных известий и донесений; волна большевизма все захлестывает; развал перебросился на артиллерию и специальные команды; все средства связи уже всецело в руках большевистских комитетов. Вообще гангрена расползается с поражающей быстротой; армия гниет, как кусок уже тронувшегося мяса в очень жаркий день.
Трещат и лопаются одна за другой последние связи, везде разинутые пасти, полные слюны
