– Думаю, что Дор понимает, что вы совершаете ошибку. И если он говорит тебе иное, то он лжет.
Камбия посмотрела на Фаун с некоторым изумлением.
– Послушай, крестьянка, я Страж Озера. Я знаю, когда кто-нибудь лжет.
– Значит, он обманывает себя. – Фаун попыталась подойти с другой стороны. – Все это мучает Дага. Я вижу, как он напряжен. Неправильно было отправлять его в поход с таким грузом у него на душе.
Камбия подняла брови.
– Так чья же в том вина? Чтобы разрывать человека на части, нужно, чтобы его тянули в разные стороны двое. Решение очень простое. Отправляйся обратно на свою ферму. Тебе здесь делать нечего. Отсутствующие боги, девушка, ты даже не можешь как подобает держать в узде свой Дар. Ты как будто все время разгуливаешь обнаженной, тебе хоть это известно? Или Даг ничего тебе не сказал?
Фаун поморщилась, и на лице Камбии на мгновение появилось победное выражение. В неожиданном приступе паники Фаун начала гадать, не читает ли свекровь ее Дар с такой же легкостью, как Даг?
«Если так, она сумеет расколоть меня изнутри с такой же легкостью, как топор раскалывает полено».
Камбия склонила голову к плечу и прищурилась; ее следующие слова прозвучали, как прямой ответ на мысль Фаун:
– Какой прок Дагу от такой глупой и невежественной жены? Ты всегда здесь будешь делать не то, что надо, ему постоянно придется тебя стыдиться. Он может быть слишком упрямым, чтобы это признавать, но в душе он будет корчиться. Ты родишь детей со слабым Даром, неспособных выполнять даже самые простые задания. Если, конечно, твое оскверненное чрево вообще окажется способно давать потомство. Что ж, признаю: сейчас ты хорошенькая, но и это ненадолго: ты быстро постареешь, как и весь твой род, станешь глупой и толстой, как любая крестьянка. А Дагу только и останется, что раскаиваться в своей глупости.
«Она прощупывает меня».
Использует не факты, которые и не могут ей быть известны, а пытается использовать собственные страхи Фаун. Тем не менее воображение Фаун издевательски показало ей маму Блуфилд и тетушку Нетти, расплывшихся с возрастом. Полдюжины шпилек, полдюжины метких ударов – нет, Камбия действовала не вслепую.
«И все же я чем-то тоже ее задела, раз она так жестоко контратакует».
Фаун вспомнила слышанное в Глассфордже описание того, как устраивают дуэли свирепые речники. Их запястья связывают сыромятными ремнями, а в оставшиеся свободными руки дают ножи, так что сражающимся приходится кружить вокруг друг друга, не имея возможности отдалиться и оставаясь в досягаемости для удара противника. Их противостояние с Камбией напоминало такую схватку. Доведенная до отчаяния поведением собственной семьи, Фаун не поверила словам Дага о том, что его родственники окажутся еще хуже; если от ее родичей можно было ожидать синяков и подножек, то удары Камбии и Дора рассекали плоть до кости. Может быть, Даг был прав, когда говорил, что лучшее общение с ними – никакого общения.
«Я пришла сюда не для того, чтобы ругаться со старухой, я хочу добиться перемирия. Так почему же я позволяю ей вовлекать меня в войну?»
Фаун сделала глубокий вдох и сказала:
– Даг самый правдивый человек из всех, кого я знаю. Если у нас возникнут трудности, он мне о них скажет, и мы вместе найдем выход.
– Ха! – Камбия откинулась на своем чурбаке. Фаун почувствовала неожиданную и резкую перемену в ее настроении, но это ее не обнадежило. – Что ж, позволь мне сказать тебе правду насчет дозорных, девушка, – я была замужем за одним из них. Я сестра, дочь и мать дозорных, я и сама с ними ездила, когда была в твоем возрасте, тысячу лет назад. Мужчины и женщины, молодые и старые, щедрые и жадные – в одном все они одинаковы. Стоит им увидеть своего первого Злого, и они не расстаются с дозором, если только не становятся калеками или не гибнут. Они не отдают предпочтения перед этим никому и ничему. Мари – любой разумный человек сказал бы, что ей следует оставаться в лагере и ухаживать за Каттагусом, – но она отправляется в поход. И он ей в этом потакает, ведь он и сам такой же. Отец Дага тоже от них не отличался. Да и все они… Не думай, будто я ожидаю от Дага разрыва уз с тобой из уважения ко мне или Дору или кому-то, кто поддерживал его всю его жизнь.
Результат-то один: если Даг не особенно тебя любит, он отправится в дозор; если он любит тебя больше всего на свете – он отправится в дозор, потому что ты в центре того мира, который он должен спасти, и если он не спасет мир, он и тебя не спасет. Когда Громовержец примчался к нему с новостями из Рейнтри, долго ли твой любимый колебался, прежде чем решил уехать и оставить тебя? Совсем одну, без друзей и родственников?
«Не слишком долго».
Вслух этого Фаун не сказала – у нее слишком пересохло во рту.
– И никакой разницы не было бы, будь ты Стражем Озера по рождению или в сто раз красивее, мучайся ты родами или рыдай у постели умирающего ребенка. Дозорные все равно уезжают. Ты не сможешь удержать Дага. – Камбия бросила на Фаун холодный взгляд, медленно моргая, как змея. – Я тоже не могла. Так что забирай свое дурацкое вязание и убирайся.
Фаун сглотнула.
– Это хорошие носки. Может быть, Омба захочет их носить…
Камбия выпятила вперед подбородок.
– Ты глуховата, девушка, да? – Она схватила маленький сверток и кинула его на тлеющие угли очага в нескольких ярдах от себя.
Фаун чуть не вскрикнула.
«Работа трех дней!»
Она кинулась за носками. Они еще не загорелись, но сухой хлопок начал дымиться на раскаленных углях, а кончик нарядной цветной нитки, которой носки были перевязаны, начал рассыпать яркие искры, а потом свернулся и почернел. Фаун наклонилась и выхватила носки из очага, отряхнула золу и искры с потемневшего края, судорожно втянув воздух, когда ее пальцы ощутили ожог. На ее синей юбке остались грязные пятна там, где ее колени коснулись мокрой земли, и Фаун попыталась оттереть их, с беспомощным гневом глядя на Камбию.
Не только боль от ожога вызвала слезы на глазах Фаун. Она выдохнула:
– Даг так и говорил: бесполезно пытаться с тобой разговаривать.
– Следовало его послушать, не так ли? – сказала Камбия; лицо ее было совершенно лишено выражения.
– Наверное, – коротко бросила Фаун. Ее замечательная теория о том, что если Камбия выговорится, это разрядит атмосферу, теперь казалась ей удивительно глупой. Ей хотелось, уходя, бросить через плечо что- нибудь презрительное, чтобы оставить за собой последнее слово, но ей было слишком больно и ничего придумать не удавалось. Ей хотелось только как можно скорее оказаться где-нибудь подальше.
– Ну так уходи, – сказала Камбия, как будто подслушав ее мысли.
Фаун стиснула в необожженной руке вязаный комочек и пошла прочь. Она не позволила своим плечам поникнуть до тех пор, пока деревья не скрыли ее; к тому же ей пришлось обходить лужи на лесной дороге. Она испытывала тошноту, и остров неожиданно показался ей унылым и чужим, враждебным и тесным, несмотря на яркое утреннее солнце… гнетущим, как дом, превратившийся в тюрьму. Фаун сердито шмыгнула носом, чувствуя себя глупой… глупой… глупой… и вытерла слезы тыльной стороной руки; потом до нее дошло, что соленая влага может охладить ее обожженные пальцы. Покраснели три из них, и на одном, как показалось Фаун, начал вздуваться волдырь. Мама или тетушка Нетти смазали бы ожоги маслом, утешили бы, может быть, поцеловали. Насчет масла Фаун не была уверена – да и во всяком случае в ее небольшом запасе продовольствия его не имелось, – но остальных целительных составляющих ей ужасно не хватало.
«Никогда мне этого не видать, никогда больше…»
Эта мысль заставила Фаун захотеть завыть гораздо сильнее, чем боль от ожогов.
Она отправилась к Камбии, чтобы попытаться уничтожить сам источник неприятностей с советом лагеря. Чтобы спасти Дага. Ей это не только не удалось, она, наверное, сделала все еще хуже. Камбия и Дор теперь точно узнали, какой легкой добычей является крестьянка – жена Дага.
