Гамсун. Мистерия жизни

очертания города, он не испытывал ни малейшей радости от свидания с ним, но и не малейшей горечи. Его одолевали воспоминания, но они уже были не такие мучительные и не причиняли прежней боли — все это было уже далеко от него.

…И тут к нему пришла будущая книга… Он открыл сумку и достал свои записи.

…Весь вечер он просидел на скамье на палубе — он работал, как в лихорадке… Это были еще сырые наброски, сделанные наспех, как попало. Но книга уже сложилась у него в голове, он уже знал дорогу».[53]

Поэтому, приехав в Копенгаген, Кнут сразу же снял дешевую комнату и стал писать «Голод». Денег у него почти не было, время поджимало, а замысел книги просто жег его. Он писал и днем, и ночью, и удовлетворение от ощущения того, что пишет он хорошо, придавало ему сил.

Именно в это время у него родилась привычка писать в темноте, не зажигая света. В «Письме к немецкому переводчику» от 27 декабря 1908 года он поясняет:

«Большая часть моих произведений была написана ночью, когда, заснув на пару часов, я иногда внезапно пробуждаюсь. Сознание ясное, и чувства мои обострены. Карандаш и бумага всегда лежат наготове, у кровати. Света я не зажигаю. Стоит мне ощутить этот хлынувший поток образов, как я тут же начинаю записывать в темноте. Это стало столь привычным, что для меня не составляет никакого труда расшифровывать утром свои записи.

Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто в моем сочинительстве есть что-то мистическое: то, что я сочиняю в темноте, по ночам, это всего-навсего привычка, которая сложилась в те годы, когда у меня не было возможности ночью зажигать свет и мне приходилось обходиться без него».[54]

За короткое время Гамсун написал тридцать страниц. Теперь надо было показать их редактору. Денег у Кнута не оставалось. Правда, по приезде в Копенгаген он, по совету Виктора Нильссона, познакомился с редактором журнала «Ню Юрд» — «Новая земля» — господином Карлом Беренсом. При первой же встрече Беренс купил у Гамсуна статью о Кристофере Янсоне.

Кнут очень ценил сотрудничество с журналом, потому что был буквально поражен списком его авторов — Эдвард и Георг Брандесы, Август Стриндберг и Ула Ханссон.

Но вот «Голод» автор тем не менее решил предложить не в «Ню Юрд», а в газету «Политиккен». Дело в том, что газету возглавлял брат Георга Брандеса,[55] которым Гамсун всегда восхищался.

Эдвард Брандес[56] принял молодого писателя лично. Впоследствии эту встречу изобразил шведский писатель Аксель Лундегорд, которому о ней рассказал сам Брандес.

«— Сегодня ко мне в редакцию, — сказал Брандес, — приходил поговорить один норвежец. Само собой, он принес мне рукопись! Но меня, честно говоря, поначалу заинтересовал больше автор, чем его творение. Я редко когда встречал людей в таком жалком состоянии. Если бы только его одежда была в лохмотьях! Видели бы вы его лицо! Уж вы-то знаете, что я не сентиментален, но меня его лицо потрясло.

Я стал смотреть его рассказ. Для моей газеты он был слишком велик: занял бы полномера. А для фельетона в подвале с продолжением в следующем номере — слишком мал. Я тут же сказал об этом норвежцу и хотел уж было вернуть ему рукопись, но тут посмотрел в его глаза за стеклами пенсне… и не смог отказать. Я пообещал прочитать его рукопись и записал его имя и адрес. Он откланялся.

Я не сразу стал читать рассказ, а принялся за свою текущую работу, но все никак не мог выбросить из головы норвежца, его бледное лицо и подрагивающие губы. Он произвел на меня очень сильное впечатление, не могу даже передать словами какое… Но теперь-то я уже все понял.

Я отправился домой и прихватил с собой его рукопись. И после обеда стал ее читать. Чем дальше я ее читал, тем больше она мне нравилась. Ее автор был не просто одарен, как многие другие литераторы. В его рукописи было что-то от Достоевского…

Прочитав половину, я вдруг понял, что автор живет в Копенгагене впроголодь. Мне стало невероятно стыдно, и я немедленно послал ему десять крон.

Потом я вновь продолжил чтение. Чем дальше я читал, тем стыднее мне становилось. А, закончив чтение, я чуть не умер от стыда».[57]

Гамсун действительно голодал в это время, его фантазии были полны «картин лихорадочных душевных метаний». В письме к Эрику Скраму он пишет:

«Я мог бы — порази меня Бог! — заполонить мир. Но если уж Достоевского считают безумным, то что скажут обо мне? Ведь все те странности, о которых пишет Достоевский в трех известных мне книгах, а других я и не читал, и даже большие странности я переживаю каждый день, стоит мне только пройтись по Готерсгаде. Увы!

Вы понимаете, что я совсем не стремлюсь к тому, чтобы заинтриговать Вас. Я лишь прошу позволения посвятить Вас, Вас одного, в эту тайну; я так взволнован, я плачу. Нет на свете людей, переживших большие муки душевного бреда, чем я. Кое-какие из них я перенес в „Голод“, но сейчас все думают, что безумные поступки, совершаемые „Андреасом Тангелом“, — последствия голода. Но это не так. Увы!

Люди, вероятно, вообще считают меня сумасшедшим. Но я — черт возьми! — не сумасшедший!

…Однако мои нервы в ужасном состоянии. Этого я не отрицаю».

Эдвард Брандес оказался порядочным человеком: он не только оценил талант «норвежца», но и помог ему напечатать «рассказ» в «Ню Юрд».

До сих пор критики спорят, почему появившийся в ноябрьском номере журнала фрагмент «Голода» был, по просьбе самого Гамсуна, напечатан анонимно, ведь Кнут всегда не просто хотел, а стремился стать знаменитым.

Недоброжелатели писателя утверждают, что это было своего рода кокетством, стремлением разжечь интерес к книге, которая, по твердому убеждению Гамсуна, должна была стать «прорывом». Надо честно признать, что в желании прославиться нет ничего особенного, ибо стать известным мечтает, пусть даже в глубине души, любой литератор. Очень может быть, что Гамсун смог реально оценить свою книгу — и потом, выражаясь современным языком, «раскрутить» себя.

Пусть так, но каких нечеловеческих затрат — моральных и физических — эта «раскрутка» потребовала!

В рождественские дни 1888 года он пишет Скраму: «Вчера у меня было кровотечение горлом, но не сильное, и уж тем более не такое сильное, как в прошлый раз. Стало быть, что-то не в порядке с горлом или желудком. Но я всегда прихожу в странное состояние при виде собственной крови». А в письме Нильссону в январе 1889 года просит простить его за долгое молчание, поскольку «все равно это были бы письма о голоде, полные жалоб, а такие письма получать не очень-то приятно, а мне неприятно и писать их; такой уж, знаете ли, у меня нрав».

Гамсун имел право на кокетство, даже если оно имело место, и на славу, теперь уже совершенно очевидно, заслуженную.

Как бы то ни было, но после публикации отрывков из «Голода» скандинавский Парнас стало лихорадить: не заметить этого произведения было просто невозможно. Особенно интересует публику имя анонима.

В статьях, опубликованных в период с 19 по 30 ноября 1888 года в норвежской газете «Верденс Ганг», критиками ведется оживленная дискуссия как о самой книге (мы намеренно не называем «Голод» романом), так и о ее возможном авторе. В последней статье (от 30 ноября) высказывается предположение, что это Кнут Гамсун, «проживающий нынче в Америке, откуда он несколько раз присылал статьи в нашу газету».

Исследователи творчества Гамсуна также высказывают предположение, что он не хотел раскрывать свое имя до тех пор, пока вся книга не будет написана, ведь к тому времени «Голод» был уже почти