который он считал «лучшим театром в мире», Гамсун стать согласился. В телеграмме он писал:
Из России пришли поздравления от Максима Горького и Александры Коллонтай. В телеграмме Коллонтай писала, что влияние Гамсуна на таких писателей, как Андреев, Бунин, Зайцев и Соллогуб, неоспоримо. Вряд ли найдется хоть один русский писатель начала века, кто не был поклонником великого норвежца — Б. Пастернак, К. Паустовский, А. Блок, И. Эренбург и многие другие.
Телеграмме Коллонтай Гамсун обрадовался, а вот от чести именоваться почетным членом Академии наук СССР отказался. В благодарственной телеграмме он написал:
Глава десятая
ПЕРВЫЙ БРАК
Уделив внимание отношению Гамсуна к России и его непростым деловым связям с нашей страной, мы сильно забежали вперед. Теперь самое время вернуться в 1895 год…
После отъезда из Парижа Гамсун обосновывается в санатории в Фоберге неподалеку от Лиллехаммера, где поправляет здоровье, а затем переезжает в пансион фрекен Хаммер в Льян, предместье Кристиании.
В одном из театров Кристиании к постановке принимают пьесу Гамсуна «У врат царства», и он садится за работу над второй частью трилогии.
Гамсун широко издается за рубежом и наконец-то становится «лакомым куском» и для норвежских издательств, которые, как мы помним, не проявляли к нему особого интереса в самом начале карьеры. Очень лестным было предложение от издательства «Гюльдендал», которое попыталось переманить Гамсуна из издательства Филипсена.
Одновременно приходит приглашение от Лангена приехать в Мюнхен и поучаствовать в организации журнала «Симплициссимус». Гамсуну предложено стать членом редколлегии.
Кнут с удовольствием едет в Германию и пишет там два рассказа — «Голос жизни» и «Рабы любви».
Оба рассказа были опубликованы в «Симплициссимусе», но отзывов немецких критиков почти не вызвали, а вот когда «Голос жизни» был опубликован в датском журнале «Баста», его прочел норвежский политик Ион Люнд и пришел в такой ужас, что даже попытался закрыть журнал. Рассказ в скандинавской прессе объявили непристойным.
Ничего особо непристойного в «Голосе жизни» нет, но то, что новелла может шокировать даже современного читателя, привыкшего ко многому, — совершенно точно.
В нем рассказывается о некоем писателе Г***, и, вероятно, современники могли предположить, что рассказ автобиографичный, хотя сам автор утверждал, что все — чистый вымысел. Этот Г*** знакомится на улице Копенгагена с молодой и приличной дамой, которой хорошо известно, кто он. Между ними вспыхивает внезапная страсть, и молодая женщина приводит героя рассказа к себе домой:
«Я смущенно и с любопытством оглядывался. Это была большая, очень красиво обставленная гостиная; в открытые двери виднелись и другие комнаты. Я не мог понять, что за существо та, с которой я так странно познакомился. Я сказал:
— Как здесь красиво! Вы живете здесь?
— Да, это мой дом, — отвечала она.
— Ваш дом? Вы здесь живете с родителями?
Она засмеялась и ответила:
— Нет-нет. Я старая замужняя дама. Сейчас увидите.
Она сняла пальто и вуаль.
— Ну, смотрите! — сказала она и опять с неудержимой страстью обняла меня.
Ей было двадцать два — двадцать три года; на правой руке она носила обручальное кольцо и, пожалуй, в самом деле была замужней дамой. Красивая? Нет, слишком много веснушек, и почти нет бровей. Но все ее существо дышало волнующей жизнью, и рот ее был удивительно прекрасен.
Я хотел спросить, как ее зовут, где ее муж, если он у нее есть; хотел узнать, в чьем я доме; но она крепко прижалась ко мне, едва я открыл рот, и запретила проявлять любопытство.
— Меня зовут Эллен, — сказала она. — Хотите чего-нибудь? Ничего, я могу позвонить. Только вы должны уйти на время туда, в спальню.
Я вошел в спальню. Лампа из гостиной слабо освещала ее, я увидел две кровати. Эллен позвонила и велела принести вина; я слышал, как горничная поставила вино и вышла. Через минуту Эллен вошла в спальню, остановилась у двери. Я шагнул к ней, она слегка вскрикнула и в тот же миг пошла мне навстречу…
Это было вчера вечером…
Что случилось дальше? Потерпи, случилось еще многое!
Когда я проснулся утром, начинало светать. Дневной свет проникал по обе стороны шторы. Эллен тоже проснулась, она утомленно вздохнула и улыбнулась мне. Ее руки были белые и словно бархатные, грудь — такая высокая. Я ей шептал что-то, но она зажала мне рот губами с немой нежностью. Светало все больше и больше.
Через два часа я был уже на ногах. Эллен тоже встала, возилась со своей одеждой, надела ботинки. И тут я переживаю то, что до сих пор пронизывает меня ужасом, как страшный сон. Эллен идет за чем-то в соседнюю комнату, и в тот момент, когда она открывает дверь, я оборачиваюсь и взглядываю туда. Холодом веет от открытых окон, и среди комнаты, на длинном столе, лежит мертвец. Мертвец в гробу, в белом одеянии, с седой бородой. Худые колени торчат под покровом, точно яростно сжатые кулаки, а лицо желтое и ужасное. Я вижу все это в ярком дневном свете. Я отворачиваюсь и не говорю ни слова.
Когда Эллен вернулась, я был уже одет и собирался идти. Я еле мог ответить на ее объятие. Она что- то еще надела, она хотела проводить меня вниз, до самого подъезда, я не возражал и все еще ничего не говорил. В подъезде она прижалась к стене, чтобы не быть замеченной, и прошептала:
— До свидания.
— До завтра? — спросил я осторожно.
— Нет, не завтра.
— Почему не завтра?
— Молчи, милый, я должна завтра идти на похороны, умер один родственник. Вот, теперь ты знаешь.
— Так послезавтра?
— Да, послезавтра, я буду ждать тебя здесь, в подъезде. Прощай.
Я ушел…
