Любовь к детям Кнут пронесет через всю жизнь, он всегда будет стараться понять их желания и всегда будет стремиться уважать их волю. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, будучи еще молодым человеком, он смог заслужить после года работы учителем следующую характеристику от пастора Вееноса: «Господин Кнут Педерсен почти год проработал школьным учителем во вверенном мне приходе Бё и превосходно выполнял свои обязанности. Он не только хорошо образован, превосходно пишет и отличается достойным поведением, но еще и пунктуален, честен и порядочен».
Вполне возможно, что именно эта рекомендация помогла Гамсуну получить денежную помощь от великого Цаля.
«В Хьеррингее, километрах в двадцати севернее Будё, вел свои дела и торговлю матадор Эрасмус Бенедиктер Хьерсхов Цаль, — писал Туре Гамсун. — Подобно Вальсё из Транёя, он был здесь самым влиятельным человеком. На пристани выстроились в ряд принадлежащие ему дома и склады, а его лавка служила местом сбора жителей Хьеррингейя, содержимое складов и погребов лавки удовлетворяло все потребности округи.
…Для своего округа Цаль был настоящим благодетелем… Он подарил своему приходу пасторскую усадьбу со всеми угодьями и много лет подряд содержал на своем попечении всех бедняков Хьеррингейя… Это был добрый христианин и щедрый помощник в тяжелую минуту, и лишь в одном Цаль был суров и непреклонен: он не выносил пьянства.
…Цаль и миловал, и карал, как местный Господь Бог. Для этого у него были и власть, и средства».[13]
Войти в доверие к Цалю и заручиться его поддержкой было нелегко, но попробовать стоило. Во всяком случае Кнут решил послать ему письмо, в котором просил дать в долг 1600 крон — большую сумму по тем временам. Деньги эти нужны были Гамсуну, чтобы поехать в Копенгаген — литературную столицу Скандинавии того времени. Кнут понимал, что хочет быть писателем — и никем иным. Он являет собой поистине уникальный пример человека, который с ранних лет был буквально одержим желанием писать, верил в свои силы и терпеливо ждал «прорыва». Вот только ждать ему пришлось долгих десять лет…
Не все верили в силы Гамсуна — не поверил в него, например, издатель Кнудсен, который выпустил «Свидание» и отказался печатать «Бьёргера». А вот Цаль решил посмотреть на просителя — он никогда не отказывал в помощи, не составив собственного мнения о человеке.
Летом 1879 года Кнут приехал на «смотрины» — и успешно выдержал проверку: деньги после разговора с матадором были ему выданы.
Молодой человек принял их с благодарностью и помнил о вовремя оказанной ему поддержке всю жизнь. В 1916 году в газете трондхеймских студентов он писал: «В прежние времена такой матадор, властвовавший над всей округой, обладал всеми качествами, присущими настоящему человеку: тонким умом, заботой о ближнем, ответственностью за собственную страну и ее народ… Современные же воротилы — всего лишь предприниматели, которые и думать не думают о своем народе. Станет ли такое общество воспитывать гениев?»
Получив деньги, а значит, и возможность работать над новой книгой, Кнут, вопреки ожиданиям, отправляется не в Копенгаген, а в одно из красивейших мест Норвегии — Хардангер, которое так поэтично описывал в своих стихах любимый им поэт Хенрик Вергеланн. Там Гамсун пишет стихи и трудится над повестью из крестьянской жизни, которую озаглавил «Фрида». Впервые в жизни он начинает писать статьи в местную газету и даже принимает участие в дискуссии о качестве церковного пения в Хардангере.
Сохранились свидетельства современников, что красивый и самоуверенный молодой человек раздражал многих своими резкими выступлениями. Совершенно очевидно, что уже тогда проявилось в полной мере его стремление демонстративно идти наперекор общественному мнению и поступать только так, как он сам считал нужным, что в конце жизни приведет Гамсуна к трагедии.
Те несколько месяцев в Хардангере помогли молодому писателю избавиться от некоторой юношеской неловкости и неуверенности. И именно в это время происходит превращение простого крестьянского парня в модного молодого человека. Гамсун всю жизнь уделял должное внимание своей внешности, а в молодости — тем более. Мы помним, как еще подростком он трогательно носил цепочку для часов — без самих часов, как ему хотелось выглядеть франтом. Теперь у него наконец-то появилась возможность — и он стал щеголем. Купил модный костюм, вставил в глаз монокль и курил теперь дорогой табак. Впрочем, деньги Цаля Кнут расходовал очень осторожно и на ветер их не бросал.
Но главным для Гамсуна в жизни (и в юности, и в зрелом возрасте) всегда была его работа — он писал. И созданная им в Хардангере повесть, как считал молодой писатель, начавший именовать себя на «норвежский манер» Педерсоном, ему удалась. Он был совершенно уверен, что это лучшее из всего им написанного. И потому настало самое время ехать в Копенгаген к Фредрику Гегелю[14] в «Гюльдендаль».
Конечно, можно было бы издать книгу и в Норвегии, ведь первое истинно норвежское издательство «Аскехауг» уже было основано в Осло в 1872 году. Однако литературное общество того времени — времени Объединенных королевств Норвегии и Швеции — с присущим интеллигенции снобизмом — читало лишь книги, изданные в Копенгагене и Стокгольме. И, кроме того, для Гамсуна было очень важно издать свою повесть в «Гюльдендале», крупнейшем издательстве Скандинавии, где были выпущены произведения норвежской «великой четверки» — Ибсена, Бьёрнсона, Хьелланна и Ли.
Поэтому Кнут Педерсон отправляется именно в Копенгаген. Вот как описывал в разговоре со своим норвежским издателем Харальдом Григом сам Гамсун ту давнюю встречу: «Встречался ли я с самим Гегелем? О да! Только почему это так тебя интересует? Может, ты хочешь узнать, сколько мне лет, а? Но Гегель-то прожил еще много лет после той нашей встречи в 1897 году. В издательстве тогда был прилавок, как в настоящей лавке. Гегель стоял по одну его сторону, а я — по другую. Он сам принял мою рукопись и сказал, что на следующий день я могу прийти за ответом. Утром мне действительно дали ответ: передали конверт с рукописью, на котором в углу стояла одна только буква „П“ — „Педерсону“, — и сообщили, что в публикации мне отказано. Вот, собственно, и все. Гегеля я больше не видел.
Но накануне он все-таки немного поговорил со мной. Незадолго до этого Бьёрнсон распорядился сделать новое издание своей „Новой системы“, а отпечатанный тираж просто уничтожить. Гегель тогда, припоминаю, сказал что-то вроде: „Ну что ж, у Бьёрнсона и на это хватит денег!“ Я понял, что сказано это было с иронией».
Даже из этого скупого рассказа уже всемирно известного писателя становится ясно, каким тяжким ударом стал для него отказ Гегеля и его невнимание к молодому писателю, нежелание даже сказать ему хотя бы несколько слов одобрения.
Но Гамсун никогда не сдавался — ни в юные годы, ни в глубокой старости. И, ошарашенный приемом в «Гюльдендале», оскорбленный, но не сломленный, Кнут отправляется к одному из самых уважаемых на тот момент старых норвежских поэтов — Андреасу Мунку,[15] который жил в Копенгагене. Мунк отнесся к молодому писателю дружелюбно. Вот как описывает Гамсун свою встречу с Мунком в письме к Цалю:
Сравнение рукописи с произведениями Бьёрнсона, которое вряд ли было задумано как комплимент, автору тем не менее показалось необыкновенно лестным, ибо в то время Гамсун старался во всем подражать великому писателю — в том числе, в манере одеваться и вести себя. Впоследствии эта манера в сочетании с некоторым внешним сходством привела к весьма неприятному недоразумению: Кнута стали считать внебрачным сыном Бьёрнсона.
