Поиски прекратили, дело закрыли, братья Галеевы развелись с женами и уговорили Любашу Маленькую вернуться в их дом и в их объятия, учительница Нина Гавриловна, которая излечилась от рака легких после ночи с Лениным, умерла от рака желудка, на смену бандитам пришли государственные служащие — так в Чудове закончились лихие 90-е.
Память о том времени вскоре свелась к воспоминаниям о Косте Крейсере и его чудо-автомобиле. Время от времени искатели сокровищ, кто в одиночку, кто компаниями, возобновляли поиски золотого лимузина. И хотя многие в Чудове своими глазами видели, как он падал с Кошкина моста, и могли пальцем ткнуть в то место, где он утонул, то есть точно знали, где лежит клад, найти лимузин не удавалось никому.
По вечерам в «Собаке Павлова» кладоискатели рассказывали о ярком свете ксеноновых фар, которые вспыхивали под водой то там, то здесь, заманивая простаков в смертельные ловушки, о золотой тени, мелькнувшей и скрывшейся среди собачьих и коровьих скелетов, о зловещем блеске бриллиантов в бездонных пропастях, о черном псе, подстерегавшем водолаза за горами бутылок, о псе, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем…
А когда на город опускалась ночь и кладоискатели расходились, старик Черви отправлялся на Кошкин мост, доставал из футляра свою червивую скрипку, закуривал, проводил смычком по струнам, и в глубине озера загорались два голубоватых пятна — это были фары золотого крейсера. Баста Бой — череп насквозь пробит пулеметной очередью — запускал двигатель, лимузин выбирался из тайного убежища, освобождаясь от липкого ила, русалочьей чешуи и бурых водорослей, и останавливался на ровной песчаной площадке посреди озера. Костя Крейсер помогал Лампочке выйти из машины, бокалы наполнялись шампанским, звучали «Странники в ночи», и Костя с Лампочкой танцевали свой первый танец — он с серьгой в ухе, с золотой цепью на шее и двадцатью перстнями на пальцах, она — в роскошном платье от Кристиана Диора, раскрасневшаяся и счастливая, у обоих по серебряной пуле в сердце, и они танцевали, и Баста Бой задумчиво потягивал шампанское, и звучала червивая скрипка, и лимузин сиял всем своим золотом и сверкал всеми своими бриллиантами, и весь мир замирал в истоме, залитый синим лунным светом, весь этот мир, навсегда отравленный и униженный кровью невинных и всегда жаждущий высоты, неистово, страстно, болезненно жаждущий бессмертной любви и полета, преображения и оправдания, весь этот мир, этот мир, на краю которого, на границе света и тьмы, у врат вечности, ждал своего часа огромный черный пес, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем…
Сегодня мы прощаемся с «Иосифом Сталиным». Мы прощаемся с паровозом, который более шестидесяти лет верой и правдой служил людям, служил стране и городу Чудову.
Он был выпущен на Ворошиловградском паровозостроительном заводе с применением самых современных на тот момент технологий — цельносварной паровой котел, брусковая рама, блочные цилиндры, широкотрубный пароперегреватель — и был удостоен Гран-при на парижской Всемирной выставке в 1937 году.
Три тысячи двести лошадиных сил, сто тридцать тонн, шестнадцать метров — этот паровоз мчал многосоттонные составы со скоростью сто пятьдесят пять километров в час, оглашая своим могучим ревом бескрайние поля и непроходимые леса, наполняя гордостью и страхом сердца тех, кто считал его таким же символом эпохи, как танк Т-34, Сталинград и ГУЛАГ.
Четыре года он возил тысячи пассажиров сначала на линии Москва-Ленинград, потом от Москвы до Харькова. Четыре года он развозил тысячи врагов народа по концлагерям, разбросанным по всей стране. Четыре года он водил составы, груженные лесом, кирпичом, железом и станками для великих строек.
В июле 1941 года именно он тайно доставил из Москвы в Тюмень поезд с телом Ленина — на всем протяжении пути части НКВД обеспечивали этому составу беспрепятственное движение и безлюдные перроны вокзалов. Пока тело Ленина находилось в Сибири, у мавзолея на Красной площади по-прежнему регулярно сменялись караулы, чтобы никто ни о чем не догадался. А после победы над Германией «Иосиф Сталин» вернул тело Ленина в Москву.
Весной 1946 года, когда в окрестностях Чудова вовсю развернулась великая стройка, этот паровоз доставили в город и установили на пустыре между больницей и школой, чтобы он своим горячим паром обеспечивал бесперебойное бетонирование объектов в любую погоду.
Никто не знал, что же тут строилось — великий канал, великая дорога или великий завод, но паровоз исправно исполнял возложенные на него обязанности. Производимого им пара хватало не только для стройки, но и для Немецкого дома — больницы, возведенной немецкими военнопленными, а также для школы, детдома и молочного завода.
Два года спустя, зимой, когда температура упала ниже сорока, в Чудове вдруг закончился уголь. Останавливать бетонные работы нельзя было ни на минуту, поэтому начальник строительства генерал Холупьев приказал отправить в паровозную топку все, что только могло гореть, и в огонь полетели стулья, диваны, комоды, заборы, иконы, гармошки, книги и костыли… Громкоговорители кричали на всю округу, призывая население на помощь, на площади и возле паровоза надрывались духовые оркестры, и в порыве энтузиазма люди разбивали свои избушки, тащили к паровозу бродячих собак и домашних свиней, а когда весь горючий материал закончился, одноногий Василий Однобрюхов, кавалер трех орденов солдатской Славы, рванул на груди рубаху и бросился в топку, а за ним Гриша Паутов, Николай Малинин, Иван Демьянов — огонь должен гореть! — едва удалось их оттащить от топки, и тут подоспели телеги с замерзшими насмерть заключенными, работавшими на стройке, — их тела — то ли одиннадцать, то ли двенадцать их было — и полетели в огонь, и пламя в топке ревело, и паровоз мелко дрожал безумной железной дрожью, и из трубы его валил черный искристый дым, и надрывались духовые оркестры, и сумасшедшая старуха по прозвищу Монетка плясала на снегу босиком, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы, наконец, не подвезли уголь…
Генерала Холупьева давно расстреляли, Василий Однобрюхов, Гриша Паутов, Николай Малинин и Иван Демьянов умерли своей смертью, и никто сегодня не может подтвердить эту историю о людях, которые были готовы пожертвовать жизнью ради того, чтобы великая стройка не останавливалась ни на минуту, а про заключенных, сгоревших в паровозной топке, и вовсе ничего не было известно — были они на самом деле или привиделись сумасшедшей старухе Монетке, которой тоже давным-давно нет на этом свете…
Вскоре после смерти Сталина строительство остановилось, машины и механизмы вывезли, недостроенные каналы и дороги забросили, они вскоре исчезли с лица земли, и только огрызок циклопического сооружения, прозванный Кошкиным мостом, и сегодня висит над гладью озера, да в лесу еще дети иногда находят окаменевшие ботинки зеков…
Паровоз же «Иосиф Сталин» продолжал исправно обеспечивать теплом больницу, школу, детский дом и молочный завод — из года в год, зимой и летом. Дым из его высокой трубы пятнал сажей крыши и белье, вывешенное хозяйками во дворах, а во рту постоянно чувствовался кислый привкус горелого угля.
Со временем изменился и персонал, который обслуживал паровоз. Если человек говорил, что он работает кочегаром на «Сталине», было ясно, что это — опустившийся, спивающийся тип из тех, кого в Чудове издавна называли високосными людьми.
Бывали, конечно, исключения. Лет десять кочегаром был тут Миша Бондарев, который говорил, что его отца когда-то сожгли в топке «Иосифа Сталина». Однако никто ведь не мог подтвердить, что Сергея Бондарева по приказу генерала Холупьева бросили в огонь, чтобы великая стройка не останавливалась ни на минуту. Ни свидетелей не осталось, ни документов.
Мишу Бондарева часто видели по вечерам на Кошкином мосту или в лесу — там, где когда-то стояли бараки, в которых жили зеки-строители. Он прожил долгую жизнь, вырастил троих детей, похоронил жену. Он не помнил отца, которого забрали и посадили, когда Мише не было и года. Он всю жизнь тихо мучился каким-то неясным чувством, которое вызывала память об отце, пытался понять, что же это за чувство такое, но, похоже, так и не понял. И с этой неясностью в душе он и умер в паровозной будке, не дотянув часа до конца рабочей смены.
Мир рушится, а жизнь — жизнь продолжается, так уж повелось в России.
