Бросив ведро, женщина умчалась в толпу, где ее, полусомлевшую, подхватили и унесли.
Толпа с гулом подалась назад.
Слепец кого-то оттолкнул и распластался на снегу, закрыв голову руками, но кто-то - всем показалось, что они видели тень - приподнял его, открыв живот, и старик захрипел, нелепо взмахивая руками и дергая босыми ногами. Его горло было черным от крови, как и рубашка на животе. Сыновья и внук лилипута бросились было к реке, но один из них поскользнулся и с визгом уткнулся лбом в проталину. Что-то хрустнуло, и лилипут замер неподвижно. Трое маленьких мужчин, громко дыша и затравленно оглядываясь, тяжело побежали к нам.
'У меня пистолет, - чуть слышно проговорила Гавана. - Шесть пуль'.
'Не вздумай', - так же шепотом ответила Ли Кали.
Лилипуты не успели добежать до нас - настигнутые серыми тенями, они покатились в грязном снегу, отбиваясь от невидимых чудовищ, что-то выкрикивая, - брызги их крови долетали даже до толпы. Только Ли Кали и Гавана оставались на ногах - мы сидели у их ног, сбившись в кучку.
'Это псы, - почти не разжимая губ, проговорила Гавана. - Это его собаки. Они не тронут нас'.
Но никто не видел никаких псов - лишь какие-то серые бесплотные тени мелькали в свете фонарей, расправляясь с лилипутами. А потом они набросились на быка.
'Вон оно как, - протянул Нестеров. - Похоже, этих они не тронут'.
'Самим придется', - вздохнул один из его сыновей.
'Нет, - сказал его отец. - Ты даже не успеешь добежать до конца улицы. А остальные, будь нас хоть тыща, - до порогов своих домов. Догонят. Это же его псы, от них еще никто не уходил. Пошли'.
Он махнул рукой мужчинам, топтавшимся на берегу реки, и те скрылись в темноте за домами. Толпа еще медлила. И вдруг раздался рык. Скрипнул снег под невидимой лапой, оставившей на снегу черный след. Снова раздался рык на этот раз это был жуткий рев, исторгнутый, казалось, сотнями глоток.
Люди попятились, держа оружие наизготовку, а в конце проулка бросились врассыпную. Но псы их не преследовали. Когда мы чуть-чуть пришли в себя, их уже не было.
'Ушли, - громко сказала Гавана. - Вставайте же! Ну же! Ноги поотморозите!'
Женщины помогли нам обуться, но не позволили расходиться. Шатаясь как пьяные, мы помогали им таскать искалеченные трупы лилипутов к реке. Но на этом дело не кончилось. Женщины с мальчиками покрепче несколько раз ходили на ту сторону, через мост, всякий раз возвращаясь с мертвыми. Мать Ксаверия они так и принесли в цинковой ванне с бельем. Другие тела были завернуты в заколодевшую от мороза мешковину с черными пятнами. Не меньше часа ушло на то, чтобы погрузить трупы на плоскодонный баркас. Ли Кали кое-как завела двигатель, и все, упершись длинными палками в борт, оттолкнули обросший тоненьким ледком баркас от берега. Никого ничуть не удивило, что она встала за штурвал: это же была Ли Кали! Колдунья-индианка, привезенная в Город Палачей больше ста лет назад и все еще поражавшая всех статью девятнадцатилетней девушки и умением не отбрасывать тени даже в солнечный день.
'Почему ты сидишь? - сурово спросила она, перекрикивая шум двигателя. - А ну-ка встань!'
'Не могу! - крикнул я. - У меня что-то с ногами!'
'Я отнесу его домой на руках! - сказала Гавана. - Возвращайся скорее!'
Ли Кали развернула баркас и повела его вверх по течению, держась ближе к берегу, чтобы за затоном - они поняли это - свернуть в протоку и тростниковыми болотами добраться до пустынных земель.
Гавана взяла меня на руки, и все медленно, спотыкаясь и падая, двинулись наверх, к мосту, оставив освещенную двумя фонарями улицу, залитую черной кровью.
Через неделю стало ясно, что у меня отнялись ноги.
'Почему?' - спросил я, когда старый доктор Жерех сказал, что отныне мне придется пользоваться инвалидной коляской.
'Переохлаждение, нервы...' - начал было Жерех.
'Почему все это?' - перебил я его.
'А, вон ты о чем. - Жерех покашлял. - Ты когда-нибудь видел город с самого верха? С крыши, где стоит башня с часами? Наловчишься управлять коляской - посмотри. Просто посмотри, и, может быть, ты поймешь, почему здесь так любят отбиваться от неприятных, но насущных вопросов самым дурацким на свете ответом: потому что вода'.
'Потому что течет, - сказал я. - Уж это-то я и без вас знаю'.
- Потому что вода, - задумчиво повторила Линда Мора. - А ведь уже темнеет, и скоро в ресторане соберутся эти люди... и мой хозяин встретится с ними...
Петром Иванович молчал.
- Я готова, - решительно сказала она. - Как же вы спасались ото всего этого? Я не имею в виду книги - они помогают, только если толстые и пуля выпущена с большого расстояния...
- Ага. - Петром Иванович едва удержался от вопроса. - Книги - это само собой. И книги, конечно. Но еще можно заставить человека жить против его воли.
- Как вас.
- Поэтому я придумал остров. Я создал его в своем воображении. В сновидениях. Впрочем, нет, не создал, - можно ли создать то, что создает нас? - он сам возник, вспыхнув однажды слюдяной полоской топкого берега, освещенной закатным солнцем. Ничего особенного, никаких таких красот, но почему-то это видение вызвало у меня восторг, ощущение счастья, покоя и надежды. Одиночество - лишь слово. Иногда - странное и страшное ощущение заброшенности и ненужности. Род безумия. И испугавшись погружения в безумие, я и стал создавать остров, который вспыхнул однажды в моем сне, и я мог с точностью до ночи сказать, когда это произошло. Через несколько дней берег вновь вплыл в мой сон, я увидел его в другом ракурсе - с холмом, поросшим соснами, и густым красным кустарником, отмытым дождем до стального блеска. И повторились те же ощущения безотчетного покойного счастья, что и в первый раз. Я попытался увидеть его целиком, со всех сторон, и остров, словно повинуясь моему жгучему, страстному - а оно было страстным желанию, стал поворачиваться то одним боком, то другим, уводил в заросли, в болотистую низину с щетиной камышей, к искрящимся каменистым осыпям и крохотным полянам с густой высокой травой, мягко и мощно колыхавшейся под ветром, к небольшому озеру в центре острова, на поверхности которого дрожало смутное перевернутое отражение башен и шпилей, флюгеров и бастионов, словно этот загадочный замок висел над водой, готовый обрушиться с небес всей своей многотысячетонной тяжестью, - но на небе не было ни облака, ни даже птичьего следа...
Я не оставлял попыток, пока наконец пятая или шестая, а может, и седьмая не увенчалась полным успехом: каким-то чудесным образом мне удалось охватить его взглядом целиком, - и я проснулся с твердым намерением отыскать этот остров. Можно, впрочем, сказать иначе: я твердо вознамерился не препятствовать острову стать моим собственным, уж коли наш выбор совпал.
Стремление вернуться в рай - свидетельство незрелости, ибо подлинно человеческая жизнь начинается после изгнания из рая. Да и что такое рай? Град, сад, небо. А тут - остров. Нечто совершенно иное. Годами меня мучило острое, болезненное желание уйти от этой тяжести существования в одной из клеток. Человек обретает свое 'я' только среди людей, я же хотел избавиться от этой невыносимой тяжести других, диктовавших, требовавших, - даже если они прямо не диктовали и не требовали, - от меня чего-то такого, что примиряло бы меня с ними даже хотя бы в гастрономических пристрастиях. Они, вольно или невольно, предписывали мне, каким мне надлежит быть, разрушая мое одиночество самим фактом своего существования. Деяние не принадлежит деятелю, ибо оно именно потому и становится деянием, что совершается in nominae, во имя, - а именем всегда владеют другие.
Итак, это был не рай и не ад, но - остров.
Остров как остров. Не часть суши, не восемнадцатый или тысяча триста одиннадцатый, не следующий в списке, но иной - именно остров. Пробел между словами. Или даже некое Ничто за пределами любого словаря. Безымянный. Звук, существующий до слова, сам по себе. Скорее попытка, чем находка. Может быть, даже пустота и тишина - форма для будущего звука, для чаемой души, что-то преднаходимое. То после, которое до.
Я нанял приличную лодку с мотором - во сне это так просто - и принялся методично обследовать все эти бухты и лагуны, разветвления и ответвления дельты, проверяя квадрат за квадратом водную поверхность. Я обнаружил несколько приличных островов, где, возможно, люди никогда и не бывали, - но не поддался искушению. Это как обет максималиста, упрямо стремящегося получить все или ничего. В моем случае - как казалось во сне (а потом уже и во-сне- наяву) - максимализм был путем к спасению, ни много ни мало, поэтому я упорно или даже упрямо продолжал поиски, иногда получая в сновидениях подсказки, как обрести настоящий путь к подлинной цели. Рыцари, одержимо рыскавшие по миру в поисках чаши святого Грааля, точно знали: чтобы достигнуть цели, они должны, невзирая на все мыслимые соблазны, сохранить целомудрие. Вот и я - вы будете смеяться - ощущал себя кем-то вроде такого рыцаря: никаких других островов, никакого рая или ада - вперед, к Острову, даже если для достижения цели мне придется пожертвовать всем человечеством. Впрочем, если один человек - все люди, то и плевать на остальных людей. Остров - вот что я искал.
Не один месяц моя лодка резала серовато-зеленый шелк водных просторов. Сменялись пейзажи, времена года, но неизменным оставалось мое стремление к цели, неколебимой - моя воля, хотя иногда и возникала мысль: неужели правы те, кто утверждает, будто цель - это всего-навсего путь к цели, поэтому движение важнее обладания? Но я гнал от себя эту демобилизующую мысль: что верно для философии, не всегда верно для философа.
Мое убеждение в том, что цель достижима, было столь сильно, что, увидев наконец выплывший из тумана остров, я даже поначалу не испытал никаких чувств, кроме облегчения: ну и слава Богу. Без восклицательного знака: просто - слава Богу. Может быть, сказалась усталость... Но когда, загнав лодку в узкую бухточку, берега которой густо поросли боярышником и шиповником, я ступил на землю, ноги мои - буквально! - подкосились, а сердце остановилось. Я дополз до травы, повалился ничком и тотчас заснул.
Я не мог вспомнить, что мне снилось, но проснулся так же внезапно, с колотящимся сердцем, весь в поту, и уставился на лодку.
В первые мгновения я не понял, что это за предмет там покачивается на воде, что это за предметы вокруг, далеко ли я заплыл от Большой земли, где я, наконец - кто я. Точнее - кто здесь. В эти мгновения я был охвачен тупым ужасом. Наверное, так чувствовала бы себя мебель, обладающая своим, надчеловеческим сознанием и вдруг обнаружившая среди привычных предметов обихода самодвижущегося человека. Тело ныло, руки и ноги казались ватными. Кое-как я поднялся и, пошатываясь, направился к воде.
И вдруг вверху кто-то гортанно крикнул.
Никогда не забыть мне этого крика, опалившего меня, показавшегося тогда чуть ли не гласом Божьим. Но это была птица. Всего лишь птица, парившая высоко над островом. Огромная черная птица со странноватыми перепончатыми крыльями. Я выдохнул - и рассмеялся. Опустился на сырой песок, закурил и
